Худая залпом осушила рюмку.

“Ладно, – сказала я. – Как вы думаете, сколько расследователей вам понадобится?”

“Это вы нам скажите”.

“А как вы рассчитываете транспортировать такое количество кур?” – спросила я.

“Вы будете отвечать на вопросы или задавать их? Пока вы только зря тратите наше время”.

И я тогда: “А вы мое не тратите? Послушайте, вообще-то это вы ко мне приехали”. Встала из-за стола и сказала: “Убирайтесь”.

В: И на этом они ушли?

О: Нет-нет, я пошла за бутылкой рома. Налила всем еще по одной. Старая привычка. Хозяйская версия приказа “держать руки на виду”. Я снова села за стол, и мы все немного успокоились, даже Рой стал бродить туда-сюда по спинке стула.

“А ферма у вас на примете есть?” – спросила я.

“Да”, – сказали они – только это, и больше ничего.

Мы сидели, и я ждала, пока все уляжется в голове. И тут поняла. Ферма Гринов. Я почувствовала, как воздух пролетает мимо, вода вертится вокруг и уносится прочь, и небо мчится над головой, как будто я резко остановилась, а земля продолжила вращаться без меня.

В: Нам знакомо это ощущение.

О: Да, на этот раз Дилл меня поймал. Я прошла по хлебным крошкам его мыслей. Конечно, мне это и самой приходило в голову.

Они ждали ответа.

“За Дилла”, – сказала я наконец и подняла рюмку. Они растерянно переглянулись. “Он думал, я не догадаюсь, как вы сюда попали?”

“Ну, мы…” – сказала одна, но вторая ее остановила: “Так вы с нами?”

Я опустила рюмку на стол.

“А что будет с птицами?”

“Этот момент пока не очень ясен”, – призналась одна.

“Вам решать”, – сказала вторая.

Я смотала волосы в пучок, размышляя.

“Не знаю, как насчет этой херни с посланием. Птицы – это свобода, Троя, Елена Прекрасная, вот это все”.

“Птицы должны быть свободны”, – сказала одна.

“Над воззванием можно еще поработать”, – сказала другая.

“Никаких воззваний, – сказала я. – Вы забираете курицу и никому об этом не говорите. Это остается между вами, курицей и Богом. Это единственное, что мне нравится в вас и той дури, которую вы творите в птичниках”.

“Откуда вы про это знаете?”

“Послушайте, – сказала я. – это моя ферма. Моя семья. Мы просто заберем их. Заберем ради того, чтобы забрать. А не для того, чтобы американцы могли посмотреть на нас в ютубе”.

“Но разве смысл затеи не в этом?” – спросили они.

“Смысл затеи в том, чтобы ими не пользовались. Хоть один час. Разве мы слишком многого просим? Мы забираем их не ради яиц, не ради мяса и не ради идеи, – сказала я. – Согласны?”

Они кивнули.

Я налила им еще по рюмке, мы вышли на палубу и стали смотреть на закат. Птицы рисовали неровные углы у нас над головой, и Рой наблюдал за ними с балки. Инспекторши натянули шапки на уши. Холодало.

Там, за рекой начинается погибшая цивилизация. Теряется в деревьях и тянется на две мили вглубь, после заражения эвакуировали всю деревню. Арматура, бетон, гнилая древесина, все подвиды семейства пластика, проломленные оштукатуренные стены, разрушенные и перекошенные тротуары, груды кирпичей. И напоминание о бывшем причале – бетонные столбики и несколько расщепленных досок.

Мой дом похож на затонувший корабль, который дотянули до противоположного берега реки и там оставили, наполовину ушедший под воду, с крышей из полосок стали. Частично лес, частично свалка, нечто вроде гнезда, свитого из мусора, который я насобирала тут же. Мой дом сливается с пейзажем, как делают некоторые животные и насекомые. Мимикрирует под то, что его окружает. Архитекторы целые жизни кладут на то, чтобы добиться подобного эффекта. “Ни единого домика, – думает посетитель, окидывая взглядом берег. – А, погодите-ка, там кто-то есть. Смотрите, огонек”. Мокрые листья, медленная вода, несколько деревьев, изгибающихся на фоне красного неба. Заражение в определенный час окрашивает воздух. Мой дом стоит, слегка накренясь, будто вот-вот опрокинется в воду, будто цепляется за землю, едва за нее держится. Будто кто-то сделал снимок в момент оползня.

Так о чем мы там говорили?

В: Об инспекторшах.

О: Ах да. Не могли бы мы сделать небольшой перерыв? Хочется немного размять ноги, уж какие есть.

В: Конечно.

О: Спасибо. О, так получше. Нам еще долго? Мне пора идти…

В: Вам торопиться некуда.

О: Где мы вообще, черт возьми, находимся?

В: Так сколько же времени инспекторы провели в вашем “доме”?

О: Довольно много. Сейчас прикину. Сначала мы разобрались с их ботинками.

В: С ботинками?

О: Да, я сказала: “Знаете, что, девушки? С ботинками вашими надо что-то делать. Нельзя ходить по фермам в таком виде”.

“А что не так с нашими ботинками?” – спросили они.

“У них подошвы, как будто только что с обувной фабрики. С такими подошвами вас немедленно выследят. Нужно их как следует обработать напильником”.

И я показала им подошвы своих “Мэри Джейнс”.

Я пошла к ящику с инструментами посмотреть, что там есть. За окном темнело, ночные птицы, низкое небо. Поднимался ветер, холодало, Рой зарывался в свой уголок. Я понимала, что им надо поскорее возвращаться, а то придется грести в темноте, и они, возможно, собьются с пути и навсегда потеряются. Но все же задержала их ненадолго. В последнее время я предпочитаю одиночество, но для них сделала исключение.

В: Так значит вы “разобрались” с их обувью?

О: Да, обработала подошвы напильником и нанесла несколько насечек, чтобы не скользили. Я могу и вам так сделать, если у вас найдутся инструменты.

К дому направлялась женщина с длинными темными волосами, одетая в клетчатое платье. Она шла пешком и катила за собой небольшой чемодан. Собаки выбежали ей навстречу. Она нагнулась с ними поздороваться и зашагала дальше. В конце дорожки на крыльце сидел человек. У него были рыжеватые волосы и мальчишечьи ямочки на щеках, которые появились, когда он, прищурившись, вгляделся в приближающуюся фигуру. Он сидел, закинув ноги на перекладину, но, увидев женщину, опустил их. Потом как будто передумал и снова поднял. В этом положении он оставался до тех пор, пока она не остановилась рядом с нижней ступенькой крыльца. Она отпустила ручку чемодана. Собаки вереницей выстроились за ней.

– Что думаешь? – спросил он.

– Еще не решила.

– А я слышал, что ты уже все решила. Что мы в деле.

– Масштаб слишком грандиозный. Сами мы это не спланируем.

Он на секунду замер и замотал головой.

– О нет. Только не это.

– Он бы точно сказал, можно такое провернуть или нет.

– Давай не будем тут разыгрывать воссоединение старой доброй компании! Тем более что он никогда толком не был одним из нас.

– Но не было и такого, чтобы он когда-нибудь был не с нами.

Мужчина сказал “нет”, женщина сказала “да”. Он сказал “нет”, а она – “да”. Совсем как в старые времена.

Оба посмотрели на небо.

Воробьи над головой. Стая кружит неровными петлями. Интересно, эти овалы, спирали и развороты им подсказывает инстинкт? Не все ли животные и вообще явления природы двигаются таким же образом, не это ли объединяет их и делает похожими друг на друга, – не все ли видимое движение в итоге так ни к чему и не приходит? Солнечная система, время, вода, падающая с неба и поднимающаяся обратно, рождение и смерть, работа и дом, отец и сын, бросающие друг другу мяч на лужайке, курица, яйцо, курица, яйцо, цифры, которые снова и снова возвращаются к нулю, и только там цифру справа нагоняет та, что слева, медленно, с запозданием, как старый фермер, что прогуливается после инсульта взад-вперед по больничному коридору на ходунках. И лишь Вселенная – это один долгий выдох.

В природе курицы нарезают кривые круги по своим поселениям, меряют шагами территорию, по ночам взбираются на деревья и спускаются с них, хорохорятся друг перед другом в играх, ухаживании или драке, а самые тихие околачиваются на окраинах и попадают в зубы хищникам. Тем временем их сестры-яйцепроизводители, родственницы, запертые в клетках, не ходят по кругу, как все прочие создания на земле. Они стоят, продвигаются на шажок-другой, протискиваясь между сокамерницами, чтобы глотнуть несколько капель воды, стальная сетка врезается в нежные лапы.