Резкие, равносторонние пощёчины морозного воздуха. Оказывается, вместо того чтобы остановиться на платформе и дождаться состава, он прошёл вдоль неё вперёд, поднялся по эскалатору второго выхода станции и попал опять на улицу.
Пришлось повернуться к большой светящейся «М» лицом и повторить попытку.
Несмотря на то, что пятничный час пик остался полностью позади, свободных сидячих мест в подошедшем вагоне не было. Вспомнилось: «Чуть-чуть инопланетянин». Так Евгений Курочкин, популярный ведущий городского телеканала назвал ощущение депутата областной думы, который впервые лет за пять воспользовался общественным транспортом. По причине своей инопланетности (для этого статуса ждать пять лет нет нужды) Фомин неудачно, нерационально выбрал ближайший кусок поручня и тем самым основательно, плотно перекрыл обзор сидящей пассажирке. Распахнутый каракуль поверх бархатного вечернего платья, брутальный блеск от нити крупного жемчуга, чёрные очки, шляпка с чёрной вуалью. Всё это он рассмотрел уже после того, как услышал выговор дамы: «Молодой человек, так невежливо – стоять спиной». Павел пожал плечами: «Не знаю… Во времена вашей молодости может и пялиться на соседскую задницу было не принято. Я тех времён не застал».
Лично я ничуть не удивлён теми словами. Локации своей Фомин не изменил вплоть до выхода через несколько остановок. Я отвлёкся, освобождая путь пробирающейся к выходу грузной пожилой женщине с тростью, и не отметил, продолжилась ли та беседа на радость соседям, и если продолжилась, то не слышал, как именно. Но когда после остановки вагона вновь стало тихо, то не пропустил, запомнил сарказм невинно рифмованного прощального пожелания даме с вуалью «доброго вечера пятницы среди людей без спины и задницы».
Не уверен, как правильно записать: то ли вопреки, то ли благодаря дорожным перипетиям моему спутнику удалось добраться до своего дома в три этажа и два подъезда.
9
Дома не живут ни одним днём, ни одним сезоном. К тому же, они сами выбирают свои локации в памяти. Со стороны подъезда дом Фомина летом прячется в плотных кустах шиповника и калины. Зимой выкрашенные в цвет неспелых апельсинов стены оживляют маленький скверик с голыми прутьями кустарников, что отделяет его от дороги. Окна фоминской квартиры на третьем этаже, за исключением одного, выходят на сторону, противоположную входу. Внизу, под ними – несколько взрослых лип. В слабом отсвете, они сейчас угадывались авансом, в зелёной листве. Из окон, вперёд – вид на пустоватое пространство с вертикальными чёрточками молодых лип, высаженных на месте засыпанных фундаментов. Когда позволяет освещение, ничто не заслоняет вовлечённую в перспективу полоску пруда в отдалении. Летом пруд зацветает, в безветрие становится серо-зелёным, угрюмым и диким. Зимой, в светлое время суток, его лёд декорируется разноцветными фигурками, на коньках и без них, напоминая о старых картинах голландских живописцев. Тогда же, маяком фоминской ойкумены на заднем плане – чередование белых и красно-коричневых сегментов трубы теплоэлектростанции, её круглосуточный дымок. Который так и напрашивается на то, чтобы поименовать его «вечным». Словно поселившись поблизости от чего-то «вечного», получаешь шансы вкусить от него.
Вскоре после того, как стал жить один, Павел Николаевич сделал ремонт в квартире. (Кроме комнаты совершеннолетнего сына, где тот иногда ночевал, когда приходил.) В середине – традиционная комбинация столовой и кухни с выходом на лоджию. Такая же традиционная гостиная, чья обстановка с большим столом и длинным диваном предполагала именно приём гостей, хотя и дополнялась широким трёхсекционным книжным шкафом со стеклянными дверцами, высотою до потолка. Рядом комната с двумя окнами, которая служила гостиной до ремонта. Теперь это был кабинет, на всякий случай приютивший небольшой раскладной диванчик. В нём большой письменный стол с персональным компьютером и допотопной лампой, чем-то напоминающей цаплю, что высматривает внизу свою добычу. На столе раскладывались бумажные листы тогда, когда главнокомандующий желал видеть их все одновременно. (Иногда листы на нём не помещались, и пол в комнате начинал белеть прямоугольными сугробами.) Небольшая этажерка с простеньким, зато надёжным чёрно-белым принтером, который ни разу не зажевал бумагу; для профилактики Фомин иногда сплёвывал через левое плечо. Пара стеллажей с книгами и папками и пара непримечательных стульев с мягкой спинкой. Свободные зеленоватые стены, где посулы зелёного цвета разбавлены ещё более неуловимой золотинкой. Лишь посреди одной из них сейчас висела большая картина крымского художника. Со стороны моря отсвечивают фасады белых домов, большая белая церковь. И светило – полная южная луна, ирреальная для Нижнего Вяземска. Последняя, самая маленькая из комнат – спальня. До ремонта стеснённая обстановка кабинета была размещена как раз здесь, но не роптала. Сейчас в ней всего понемногу: шкаф для одежды, неширокая, но удобная для одного человека кровать и рядом маленький ночной столик. Вся мебель в квартире явно не из единого гарнитура, но в общей цветовой совокупности преобладает «светлый орех».
Павел Николаевич переоделся, а точнее – облачился в домашний халат, удобный и нелепый. Его размер превышал любую попытку назвать крой халата свободным. Не установить, как он попал в дом. Вероятно, кто-то подарил его на день рождения, празднование которого Фомин в большинстве случаев устраивал в своей квартире, а потом халат долго-долго лежал в шкафу, пока не оказался заново открыт в одном из редких приступов энтузиазма по капитальной уборке. У любого здравомыслящего человека должно возникнуть изумление и, вслед за ним, размышление о безвестных дизайнере и маркетологе. Чем они руководствовались, когда запускали в производство изделие со стайками клыкастых зелёно-бирюзовых динозавров с разверстыми пастями да пучками становящихся на дыбы спортивных автомобилей с жизнерадостными мальчиками и девочками за рулём? И всё это буйство перемежается облачками, которые одушевлялись овечьими улыбками. Побуждение, начальный миг взметнувшегося замешательства. То ли попытка юмора, то ли глухая имитация сюрреализма. Трезвы ли были участники производственной цепочки? Впрочем, халат-то у них купили… Всё же, ткань была мягкой и в меру тёплой.
Фомин уверил себя, что в этом халате никто его не видел и не увидит. Почему-то упускал, что именно в халате не единожды открывал дверь рекламным агентам из какой-то псевдорелигиозной секты и бродячим коммивояжёрам. – «Божье слово! Картошка! Мёд!», «Мёд! Правда о боге! Картошка!». – Если первую пару-тройку раз он мотал головой в отрицании и захлопывал дверь, то в последующем решил восстанавливать равновесие: развлечение взамен отвлечения. Тем, кто торговал божьей правдой, грозил: «Да почернеет навеки твой картофель»! Разносчикам картофеля обещал: «Да превратится картофелина во пчелу, да ужалит тебя»! Медоносам же доставалось: «Да увязнет карма твоя, аки падший ангел в сиропе»! И не приходило ему в голову, отведённую под исполняемую роль, что лучшего облачения, чем эксклюзивный халат и быть не могло. Если человек за порогом делал попытку продолжить диалог, что чаще случалось с натасканными торговцами божьим продуктом, то Фомин не отклонялся от первоначального текста: «Да поразит твою картошку парша чёрная до конца времён!». И так далее…
Кухонный стол, холодильник, шкафчик. Ещё один шкафчик. Открыванию дверок, заглядыванию вовнутрь сопутствовали звуки, развязное листание слов:
– Я хожу по маршруту… Нет, я на марше. Маршировать, марширую. Ну вот, фарш. Фаршировать – я фарширую. Нет, не буду. Ага: блендер – блендеровать – я блендерую. Так, а вот пельмени – пельменировать – я пельменирую. – Нашлось у завёрнутого в халат носатика применение и орехам, пусть они и не попадались ему на глаза: – Орехи – замечательно! – ореховать – я орехую. А кабы слон в холодильнике водился, я его бы слонировал. – Так бубнил разошедшийся Павел Николаевич, словно подбирал специи к предстоящему ужину.
