Джальма остановился в нескольких шагах от Адриенны, слегка склонив голову. Подобное смущение, смешное во всяком другом, было трогательно в двадцатилетнем принце, обладавшим почти сказочной храбростью и геройским великодушным характером; все путешественники по Индии говорили о сыне Хаджи-Синга с почтением и удивлением. Волнение и целомудренная сдержанность молодого человека были тем более замечательны, что пылкая страстность индуса должна была еще сильнее вспыхнуть, ведь он так долго ее сдерживал.

Мадемуазель де Кардовилль, находившаяся в не меньшем замешательстве, не менее смущенная, продолжала сидеть. Глаза у нее были так же опущены, как и у Джальмы, а яркий румянец и учащенное дыхание ее девственной груди указывали, как сильно девушка была взволнована, чего она, впрочем, и не скрывала. Несмотря на твердость своего тонкого, изящного, веселого, проницательного ума, несмотря на решительность своего независимого и гордого характера, несмотря на свою привычку к свету, Адриенна, замечая очаровательное смущение и наивную неловкость Джальмы, разделяла с ним ту неописуемую слабость и волнение, которые, казалось, совсем подчинили себе этих пылких, красивых, чистых влюбленных, не имевших силы противиться кипению возбужденного чувства и опьяняющей экзальтации сердца.

А между тем их глаза еще не встретились. Они оба невольно боялись первого электрического толчка, непреодолимого взаимного влечения двух любящих страстных существ, того молниеносного священного огня, который невольно охватывает, зажигает кровь и иногда, помимо их воли, переносит с земли на небо. Потому что, отдаваясь опьянению самого благородного чувства, какое Бог вложил в нас, того чувства, которому Он в своей благости уделил искру божественного творческого огня, мы всего больше приближаемся к нашему Создателю.

Джальма первый поднял глаза на Адриенну; они были влажны и блестящи. В его взгляде сказалась вся юная страсть, весь пыл долго сдерживаемой восторженной любви, причем почтительная робость и уважение придавали ему необыкновенную, неотразимую прелесть. Да, именно неотразимую, потому что, встретившись с этим взглядом, Адриенна задрожала всем телом и почувствовала, что ее коснулся какой-то магнетический вихрь. Невольно отяжелели ее глаза в опьяняющем томлении, и только страшным усилием воли, повинуясь чувству собственного достоинства, ей удалось преодолеть это восхитительное волнение. Поднявшись с кресла, она дрожащим голосом сказала:

- Принц, я рада, что могу принять вас здесь... - И, жестом указав на портрет матери, как будто представляя ее принцу, она прибавила: - Принц, моя мать!

С чувством редкой деликатности Адриенна делала свою мать, так сказать, свидетельницей беседы с Джальмой. Это должно было охранить их от соблазна увлечения, тем более опасного при первом свидании, что они оба знали о своей взаимной безумной любви, оба были свободны и обязаны отчетом только перед Богом за те сокровища нежности и сладострастия, которыми Он так щедро их наделил.

Принц понял мысль Адриенны. Когда девушка указала ему на портрет, Джальма порывистым, полным обаятельной простоты движением опустился на одно колено перед портретом и произнес мужественным, но нежным голосом, обращаясь к нему:

- Я буду любить и благословлять вас, как родную мать, а моя мать, так же как и вы, в моих мыслях будет здесь же, рядом с вашей дочерью.

Нельзя было лучше отозваться на чувство, побудившее Адриенну отдаться под покровительство своей матери. С этой минуты девушка совершенно успокоилась, и радостное, счастливое настроение пришло на смену тому смущению, какое охватило ее вначале.

Она села и, указывая Джальме на место против себя, сказала:

- Садитесь... дорогой кузен... Позвольте мне вас звать так: слово _принц_ слишком церемонно, и меня вы должны тоже звать кузиной, потому что "мадемуазель" - это слишком чопорно. Договорились? А теперь поговорим пока по-дружески.

- Хорошо, кузина! - отвечал Джальма, покраснев при слове _пока_.

- Так как друзья должны быть откровенны, - с улыбкой начала Адриенна, то я вам сделаю сразу же упрек...

Джальма не садился, опираясь рукой на камин, он стоял в почтительной и изящной позе.

- Да, кузен... - продолжала Адриенна, - я должна вам сделать упрек... за который, быть может, вы не рассердитесь... Я вас ждала раньше...

- Быть может, кузина... вы меня будете бранить, что я пришел слишком рано...

- Что это значит?

- Когда я садился в карету, ко мне подошел какой-то незнакомый человек и сказал мне с таким искренним выражением, что я не мог не поверить: "Вы можете спасти жизнь человека, заменившего вам отца... Маршал Симон в ужасной опасности... Чтобы помочь ему, вы должны сейчас же последовать за мной..."

- Но это была ловушка! - воскликнула Адриенна. - Маршал был здесь час тому назад!

- Он! - с радостью и как бы освобождаясь от тяжелого гнета, воскликнул Джальма. - Ах! По крайней мере этот чудный день ничем не будет омрачен!

- Но, кузен, - заметила Адриенна, - как могли вы поверить тому посланному?

- Несколько слов, вырвавшихся у него позднее... внушили мне сомнение, отвечал Джальма. - Но я не мог за ним не последовать, так как знаю, что у маршала есть опасные враги.

- Конечно, вы поступили хорошо, кузен, я это теперь поняла; можно вполне опасаться новой интриги против маршала... Вы должны были поспешить к нему при малейшем подозрении!

- Что я и сделал... хотя меня ждали вы!

- Жертва весьма великодушна, и если бы было возможно, я еще сильнее стала бы вас уважать за нее... - сказала тронутая Адриенна. - Но куда делся потом этот человек?

- По моему приказанию он сел в карету. Беспокоясь о маршале и в отчаянии, что наше свидание отсрочивается, я засыпал этого человека вопросами. Его сбивчивые ответы породили сомнение. Мне пришло на ум, не ловушка ли это. Я вспомнил, как старались меня погубить в ваших глазах... и велел кучеру повернуть назад. Можно было бы догадаться об истине по той досаде, какую обнаружил при этом мой спутник, но я все-таки тревожился о маршале и упрекал себя, пока вы, кузина, не успокоили меня.

- Эти люди неумолимы, - сказала Адриенна, - но наше счастье будет сильнее их ненависти!