Затем, идя впереди человека в плаще, ответившего ему только кивком головы, он провел его к экипажу и хотел, опустив подножку, отворить его дверцы, но голос изнутри крикнул:
- Не надо... Он не войдет... мы будем говорить через окно... а когда придет время ехать, мы вас позовем...
- Значит, у меня хватит времени сотню раз послать тебя ко всем чертям, - пробормотал кучер. - Похожу, чтобы хоть ноги размять.
Он начал ходить вдоль стены взад и вперед. Через несколько секунд до него донесся стук экипажа, быстро поднимавшегося в гору и остановившегося немного позади, с другой стороны калитки.
- Ага! Господская карета, - сказал кучер. - И хороши же лошади, должно быть, если одним духом поднялись на эту крутизну.
При свете луны, выглянувшей в это время, кучер увидал, как из подъехавшей кареты вышел человек, быстро подошел к двери, отпер ее и исчез, заперев ее за собой.
- Вот оно что! Дело-то осложняется. Один вышел, а другой вошел! заметил себе кучер.
И, говоря это, он приблизился к карете, запряженной парой сильных и красивых лошадей. Кучер в плаще с десятью воротниками сидел неподвижно по всем правилам искусства, с высоко поднятым бичом, ручка которого упиралась в его правое колено.
- Ну и собачья же погодка для того, чтобы застаивались такие чудные лошади, как ваши, приятель, - сказал скромный извозчик _барственному_ Автомедону, который остался бесстрастным и немым, как будто не предполагая даже, что с ним говорили. - Не понимает по-нашему... видно, англичанин... это, впрочем, и по лошадям заметно... - объяснил себе кучер это молчание и, заметив у дверцы кареты громадного роста выездного лакея, в длинной и широкой ливрее серовато-желтого цвета с голубым воротником и серебряными пуговицами, обратился и к нему с той же фразой.
То же невозмутимое молчание...
- Оба, видно, англичане! - философски заметил кучер, и хотя происшествие его заинтересовало, но он отошел и возобновил прогулку около своего фиакра.
В это время между человеком с итальянским акцентом и человеком в плаще шел живой разговор. Один продолжал сидеть в карете, а другой стоял на улице, опираясь рукой на дверцу. Беседа велась по-итальянски. Как можно было судить, речь шла о ком-то отсутствующем.
- Итак, - говорил голос из кареты, - значит, решено?
- Да, монсиньор, - отвечал человек в плаще, - но только если орел сделается змеей.
- Итак, когда вы получите другую половину того распятия, что я вам дал...
- Я буду знать, что это значит, монсиньор.
- Старайтесь заслужить и сохранить его доверие.
- И заслужу и сохраню, монсиньор, потому что я преклоняюсь пред этим человеком, который по своему уму, воле и мужеству сильнее самых великих мира сего... Я преклонил пред ним колена, как перед одним из трех мрачных божеств, стоящих между Бохвани и ее почитателями... У него со мной одна задача: обращать жизнь в ничто.
- Гм! Гм! - сказал голос из кареты не без смущения. - Эти аналогии и бесполезны, и неточны... Повинуйтесь ему только... не стараясь рассуждать, почему вы должны повиноваться...
- Пусть он говорит, и я буду действовать... Я в его руках, _как труп_, по его любимому выражению. Он видит мою преданность уже по службе у принца Джальмы... Скажи он мне только: _убей_!.. - и этот царский сын...
- Не воображайте ничего подобного, ради Бога! - прервал человека в плаще голос из кареты. - Слава Богу, таких доказательств преданности от вас не потребуют!
- Я делаю то... что мне велят. Бохвани видит меня.
- Не сомневаюсь в вашем усердии... Я знаю, что вы стоите, как разумная живая преграда, между принцем и многими пагубными замыслами. Так как мне сказали о вашем усердии, умении влиять на молодого индуса, а главное, о вашем слепом послушании при исполнении приказаний, я и решил открыть вам все. Вы фанатически исполняете приказания того, кому служите... Это превосходно... Человек должен быть верным рабом того божества, которое он избрал.
- Да... монсиньор... пока божество... остается божеством.
- Мы друг друга прекрасно понимаем. Что касается награды... то вы знаете... мое обещание.
- Награды?.. Я ее уже получил.
- Как так?
- Это уж мое дело.
- Прекрасно... Что же касается тайны...
- У вас... есть гарантии...
- Да... достаточные!
- А кроме того, монсиньор, интерес к делу, которому я служу, свидетельствует о моем усердии и скромности.
- Это правда... вы человек пылких и твердых убеждений.
- Стараюсь быть таким.
- А главное... очень религиозный... с вашей точки зрения. В наши нечестивые времена хорошо иметь хоть какие-нибудь убеждения... Кроме того, вы полагаете, что можете оказать мне помощь.
- Я могу уверить вас в ней по той же самой причине, по которой смелый охотник предпочтет одного шакала десяти лисицам, одного тигра - десяти шакалам, одного льва - десяти тиграм и одного уельми - десяти львам.
- Что такое уельми?
- А это то же, что дух по отношению к материи, клинок - к ножнам, аромат - к цветку, голова - к телу.
- Понимаю... очень меткое сравнение... Вы человек рассудительный. Помните же то, что вы мне сказали, и старайтесь становиться все более и более достойным вашего идола... вашего бога...
- Скоро ли будет он в состоянии меня выслушать, монсиньор?
- Дня через два, через три. Вчера его спасла рука провидения... а он одарен такой энергией и волей, что выздоровеет очень быстро.
- А вы его увидите завтра?
- Да... перед отъездом... чтобы проститься.
- Тогда передайте ему нечто очень странное и о чем я не мог еще собрать сведений, так как это произошло только вчера.
- Говорите.
- Я пошел на кладбище... в сад мертвецов... Повсюду погребения... факелы среди ночного мрака, освещающие могилы... Бохвани улыбалась на черном небе. Думая о моей богине уничтожения, я тоже радовался тому, как подвозили телеги с гробами. Громадная могила зияла адской пастью, и туда сваливали одних мертвецов на других. А она все еще разевала пасть... Вдруг рядом со мной при свете факела я увидел старика... он плакал, этот старик... Я уже видал его... это еврей... хранитель того дома... на улице св.Франциска... знаете...
Человек в плаще задрожал и смолк.
- Хорошо, знаю... чего же вы запнулись?
- В этом доме... уже полтораста лет... находится портрет человека... которого я встретил в глубине Индии, на берегах Ганга...
