Королева Вакханок поднялась по лестнице до тех комнат, где некогда жил Роден. Достигнув площадки, она стала подниматься по лестнице, отвесной, словно стремянка; старая веревка служила вместо перил. По этой-то лестнице Сефиза и добралась до полусгнивших дверей своей мансарды под крышей.

Мансарда была в таком разрушенном виде, что в жилище Сефизы сквозь дырявую крышу совершенно свободно проникал дождь. Эта крошечная каморка, не больше десяти футов в ширину, освещалась чердачным окном. Мебели не было никакой; вдоль наклонной стены лежал тюфяк, из которого выбивалась солома, а рядом с этим ложем на полу стоял безносый фаянсовый кофейник; в нем было немного воды.

На постели сидела Горбунья, одетая в лохмотья. Она опиралась локтями о колени и закрывала лицо белыми и хрупкими пальцами. При входе Сефизы приемная сестра Агриколя подняла голову. Ее милое, бледное лицо страшно исхудало, горе, нужда и страдание исказили его черты. Впалыми глазами, покрасневшими от слез, она взглянула с грустной нежностью на сестру.

- Я принесла все, что нам надо, сестра, - отрывисто и глухо проговорила Сефиза. - В этой корзине конец наших мучений.

И, показывая на принесенные вещи, которые она выложила на пол, она прибавила:

- В первый раз... пришлось мне... воровать... Ты не поверишь, как мне стыдно и страшно. Видно, ни воровкой и ничем еще похуже я быть не могу. Досадно! - прибавила она с горькой усмешкой.

После минутного молчания Горбунья с тоской спросила сестру:

- Сефиза... дорогая моя... так ты все-таки непременно хочешь умереть?

- Да разве колебания возможны? - твердым голосом отвечала Сефиза. Рассуди сама, сестра, что же мне остается делать? Если бы даже я могла забыть свой позор и презрение умирающего Жака, что же бы мне осталось? Есть два выхода: первый - приняться за честный труд. Но ты знаешь, что, несмотря на добрую волю, часто невозможно найти работу... Вот и теперь, например, мы напрасно ее ищем... да если и найдем, много ли она даст? Четыре или пять франков в неделю! Жить на эти деньги - все равно что умирать медленной смертью от нужды и лишений... Мне эта жизнь известна, и я предпочитаю ей смерть... Другой выход - это то позорное ремесло, на которое я решилась только раз... Но этого я совсем выносить не в состоянии... смерть лучше. Видишь ли, сестра, стоит ли колебаться в выборе между нищетой, позором или смертью? Конечно же, последняя лучше всего. Отвечай откровенно, разве я не права?

Затем, не давая Горбунье времени ответить, Сефиза отрывисто и решительно прибавила:

- Да о чем тут спорить?.. Я решилась!.. Никто на-свете не в состоянии меня отговорить теперь... ведь даже ты, дорогая сестра, только и могла добиться, чтобы я лишь на несколько дней отложила... в надежде, что авось нас холера избавит от этого труда... Я согласилась, чтобы доставить тебе удовольствие. И что же?.. Пришла холера... всех в доме убила... а нас оставила в живых! Делать нечего, самим нужно о себе позаботиться! прибавила она все с той же горькой усмешкой; затем продолжила: - Да ведь и ты, сестра... хоть и отговариваешь меня... а тебе не меньше моего хочется... покончить с жизнью!

- Правда, Сефиза, - отвечала Горбунья удрученно, - но... если умереть одной... только за себя и отвечаешь... А если я умру с тобой... я как бы стану сообщницей в твоей смерти... - прибавила она вздрагивая.

- Может быть, ты хочешь умереть... порознь: я в одном месте... ты в другом? Веселая участь! - говорила Сефиза с горькой, безнадежной иронией, сопровождающей чаще, чем предполагают, приготовления самоубийц к расчетам с жизнью.

- О нет! - с ужасом возразила Горбунья. - Я не хочу умирать одна... нет, не хочу!

- Так видишь, дорогая сестра, значит, нам разлучаться нет причин! А между тем, - прибавила Сефиза растроганным голосом, - у меня сердце разрывается, едва я подумаю, что ты хочешь тоже умереть, подобно мне...

- Эгоистка! - с грустной улыбкой отвечала Горбунья. - А почему мне жизнь может быть милее, чем тебе? Кому меня будет недоставать?

- Знаешь, сестра, - говорила Сефиза, - ты ведь прямо-таки мученица. Святоши толкуют о святых! Да сравнится ли с тобою хоть одна из них? А между тем, ты хочешь умереть... умереть, как я... - настолько же праздная, беззаботная, порочная... насколько ты была трудолюбива и преданна всем страждущим!.. И что же вышло из всего этого? Ты... ангел во плоти, умираешь в таком же отчаянии... как и я, дошедшая до последних пределов падения, - прибавила несчастная, опуская глаза.

- Да, странное дело, - задумчиво проговорила Горбунья. - Вступая в жизнь вместе... мы выбрали разные дороги... а результат один - отвращение к жизни!.. Для тебя, бедняжка Сефиза, еще недавно такой красивой, мужественной, безумно веселой, жизнь теперь стала непосильной ношей, как и для меня, злополучного, больного урода... Я выполнила свой долг до конца, - кротко прибавила Горбунья. - Агриколю я не нужна больше... он женат... любит... любим... его счастье обеспечено... Мадемуазель де Кардовилль и пожелать больше нечего. Я сделала для этой счастливой, богатой красавицы все, что могло сделать жалкое существо, вроде меня... Все, кто был добр ко мне... все счастливы... Отчего же мне теперь и не отдохнуть?.. Я так устала!..

- Бедная сестра! - с растроганным волнением заметила Сефиза. - Как только я подумаю, что ты, не говоря мне ни слова, несмотря на твердое решение не возвращаться к своей великодушной покровительнице, нашла мужество потащиться к ней, почти умирая от усталости и голода... чтобы рассказать ей о моей участи... Ведь ты тогда чуть не умерла от истощения на Елисейских Полях!..

- И к несчастью, когда я добралась до особняка, ее не было дома... Да, именно к несчастью! - повторила Горбунья, с жалостью глядя на сестру, потому что на другой день... потеряв последнюю надежду... дойдя до отчаяния... и желая добыть кусок хлеба для меня больше, чем для себя самой... ты...

Горбунья не могла закончить: она вздрогнула и закрыла лицо руками.

- Ну да! Я продала себя... как продаются все несчастные, когда работы нет или заработка не хватает, а желудок требует пищи... - отвечала Сефиза отрывисто. - Только не умея жить... позором... я от него умираю.

- Увы! Ты бы не познала позора, который доводит тебя до смерти, потому что ты слишком отзывчива, Сефиза, если бы я застала дома мадемуазель де Кардовилль и если бы она ответила на письмо, оставленное мною у привратника. Но ее молчание доказывает, как глубоко она оскорблена моим неожиданным уходом... Она ничему иному не могла его приписать, кроме черной неблагодарности... Я понимаю это... я понимаю, почему она не удостоила меня ответом... Она права... оттого-то я и не решилась вторично писать к ней. Я уверена, что это было бы напрасно... Как она ни добра и ни великодушна, но она непоколебима в отрицании... если считает его заслуженным. Да и на что нам теперь ее помощь? Поздно... ты все равно решила с собой покончить!