- Сжальтесь!.. Братья... будьте милосердны и справедливы!
Опомнившись от первого впечатления и справившись со своим невольным волнением, каменолом придвинулся к Габриелю и закричал:
- Нет пощады отравителю! Он нам нужен... отдайте его нам... или мы его сами возьмем...
- Подумайте, что вы делаете, братья? - отвечал Габриель. - В храме... в святом месте... в месте убежища для всех преследуемых!
- Мы и с алтаря стащим отравителя, - грубо отвечал каменолом. - Лучше отдайте его по-хорошему!
- Братья... выслушайте меня! - говорил Габриель, простирая руки.
- Долой священника! - кричал каменолом. - Отравитель прячется в церкви... Вали, ребята, в церковь!
- Да, да! - волновалась снова увлекаемая яростью толпа. - Долой священника!
- Они заодно!
- Долой церковников!
- Валяй прямо... как в архиепископский дворец!
- Как в Сен-Жермен л'Оксерруа!
- Эка важность церковь!
- Коли длиннорясые за отравителей... так в воду их!
- Да!.. Да!..
- Вот я вам покажу дорогу!
И говоря это, каменолом, Цыбуля и еще несколько из его шайки стали наступать на Габриеля.
Миссионер, видя возрастающее озлобление толпы, был настороже, и, вбежав в церковь, он успел захлопнуть дверь и заложить ее поперечным деревянным засовом. Сам он изо всех сил уперся в нее. Благодаря этому дверь несколько минут могла выдержать сопротивление.
В это время Габриель крикнул отцу д'Эгриньи:
- Спасайтесь, отец мой... спасайтесь через ризницу... остальные выходы все заперты!..
Иезуит, измученный, избитый, обливаясь холодным потом, думал, что уже избежал опасности, и свалился почти без чувств на первый попавшийся стул... При возгласе Габриеля он вскочил и, шатаясь, пытался достичь хоров, отделенных от остальной церкви решеткой.
- Скорее, отец мой! - с ужасом говорил Габриель, изо всех сил напирая на дверь. - Скорее... еще несколько минут... и будет слишком поздно.
И миссионер с отчаянием прибавил:
- И одному... одному... противостоять этим безумцам!
Он был действительно один. При первом шуме нападения трое или четверо причетников и служащих церковного совета в испуге бросились спасаться кто в орган, куда они быстро взобрались по лестнице, а кто через ризницу, причем последние, заперев двери снаружи, лишили Габриеля и аббата д'Эгриньи всякой возможности побега.
Аббат, скрючившись от боли и слыша советы миссионера поторопиться, делал тщетные усилия, чтобы достигнуть решетки хоров, держась за стулья, попадавшиеся ему на пути... Но через несколько шагов, побежденный волнением и болью, он пошатнулся, ослабел и рухнул на плиты, потеряв сознание.
В эту самую минуту Габриель, несмотря на невероятную энергию, какую ему придавало желание спасти отца д'Эгриньи, почувствовал, что дверь шатается под сильным напором и сейчас будет выломана. Он обернулся, чтобы взглянуть, успел ли отец д'Эгриньи по крайней мере покинуть церковь, и к ужасу своему увидел, что тот лежит на полу недалеко от хоров. Отойти от полуразбитой двери, подбежать к отцу д'Эгриньи, поднять его и втащить за решетку хор было для Габриеля делом мгновения, потому что он закрывал решетку именно в тот момент, когда каменолом и его банда, выломив дверь, бросились в церковь. Стоя перед хорами и сложив на груди руки, Габриель спокойно и бесстрашно ожидал толпу, рассвирепевшую еще больше от сопротивления, которого она не ожидала.
Нападающие бурно ворвались в церковь, но тут произошло нечто странное. Ночь уже наступила. Только алтарь был слабо освещен несколькими серебряными лампадами, углы же собора тонули во мраке. Вбежав в этот темный, молчаливый, пустынный, огромный храм, самые смелые невольно остановились, онемев и почти в испуге при виде внушительного величия каменной пустыни. Казалось, они боялись пробудить эхо громадных мрачных сводов, с которых стекала могильная сырость, словно охладившая пылающие гневом головы и опустившаяся на их плечи, подобно свинцовой пелене.
Религиозные традиции, косность, привычки или воспоминания детства имеют такую власть над иными людьми, что многие из спутников каменолома, едва войдя, почтительно обнажили головы и старались осторожно ступать, чтобы заглушить шум шагов по звонким плитам. Затем они обменялись несколькими словами тихо, боязливо, вполголоса.
Другие, робко пытаясь найти глазами на неизмеримой высоте терявшиеся в сумраке арки гигантского нефа, чувствовали почти испуг, сознавая себя такими маленькими в этой необъятности, наполненной мглою... Но их волнение быстро улетучилось после первой же шутки каменолома, нарушившей эту благоговейную тишину:
- Тысяча чертей! - воскликнул он. - Что это мы примолкли, точно собираемся служить вечерню! Если бы еще в кропильнице было вино! Ну, тогда бы куда ни шло!
Несколько взрывов дикого хохота были ответом на эти слова.
- А разбойник успеет скрыться! - заметил кто-то.
- И мы останемся с носом! - прибавила Цыбуля.
- Можно подумать, что здесь есть трусы, боящиеся служек! - сказал каменолом.
- Никогда! - закричали все хором. - Никогда... мы не боимся никого!
- Так вперед!
- Да... вперед... вперед! - кричали голоса.
И возбуждение, на минуту было улегшееся, казалось, только удвоилось.
При бледном свете серебряной лампады глаза, привыкшие уже к полумраку, стали различать внушительную фигуру миссионера, стоявшего перед решеткой хор.
- Отравитель должен быть спрятан здесь, в каком-нибудь углу, - закричал каменолом. - Надо заставить священника отдать нам разбойника!
- Он нам за него ответит!
- Ведь он его скрыл здесь!
- Если мы его не найдем, он расплатится за обоих!
По мере того как проходило первое впечатление невольного уважения, испытанного толпой, голоса звучали все громче, лица становились все более свирепыми и тем более разъяренными, что каждый испытывал стыд за минуту колебания и слабости, проявленных перед этим.
- Да, да! - закричало несколько дрожащих от гнева голосов. - Нам нужна жизнь того или другого.
- Или обоих вместе!..
- Тем хуже для тонзуры! Зачем он помешал нам прикончить отравителя!
- Смерть ему! Смерть!
И со взрывом диких криков, гулко раздавшихся под огромными сводами собора, толпа, опьянев от гнева, бросилась к решетке хор.
