- Ну и что же? - удивились Роден и княгиня.
- "Я самый счастливый человек в мире, - отвечал маршал, - и с радостью и счастьем еду исполнять священный долг!"
Все трое действующих лиц этой сцены молчаливо переглянулись.
- Что могло так быстро изменить настроение духа маршала? - задумчиво сказала княгиня. - Мы, напротив, рассчитывали, что он решится на это с горя и досады.
- Ничего не понимаю! - повторил Роден. - Но раз он уехал, это все равно... Надо, не теряя ни минуты, повлиять на его дочерей... Увез ли он этого проклятого солдата?
- Нет... к несчастью, - отвечал д'Эгриньи. - А он теперь вдвойне для нас опасен, так как научен опытом прошлого... Единственный же человек, который мог бы нам помочь в этом деле, к несчастью, заболел холерой.
- О ком вы говорите? - спросила княгиня.
- О Мороке... на него можно было рассчитывать всегда, всюду и во всем... К несчастью, если он и справится с холерой, его ждет другая ужасная, неизлечимая болезнь...
- Что такое?
- Недавно его укусила собака, и, оказывается, она была бешеная.
- О, какой ужас! - вскричала княгиня. - Где же теперь этот несчастный?
- В холерной больнице покуда... потому что бешенство его еще не проявилось... Повторяю, это двойное несчастье, потому что этот человек предан, решителен и готов на все. Да, трудно нам будет теперь добраться до этого солдата, а попасть к дочерям маршала Симона минуя его невозможно!
- Это так, - заметил задумчиво Роден.
- Особенно после того, как анонимные письма навели на новые подозрения.
- А кстати об этих письмах, - прервал аббата д'Эгриньи Роден. - Надо вам сообщить один факт, который необходимо знать на всякий случай.
- В чем дело?
- Кроме известных вам анонимных писем, маршал получал и другие, о которых вы не знаете. В них всеми возможными средствами восстанавливали его против вас, напоминали все зло, которое вы ему причинили, и насмехались над ним, обращая его внимание на то, что ваше духовное звание лишает его возможности даже отомстить вам.
Невольно покраснев, д'Эгриньи с недоумением взглянул на Родена.
- Но во имя какой цели... вы, ваше преподобие, так действовали? спросил он.
- Во-первых, чтобы отклонить от себя подозрения, которые могли быть пробуждены письмами; затем, чтобы довести маршала до полного бешенства, напоминая ему без конца о справедливой причине его ненависти к вам и о невозможности с вами свести счеты. Все это, в соединении с семенами горя, гнева, ярости, легко пускавшими ростки благодаря грубым страстям этого вояки, должно было толкнуть его на сумасбродное предприятие, которое будет следствием и карой за его идолопоклонство перед презренным узурпатором.
- Все это так, - принужденно заметил д'Эгриньи, - но я должен заметить вашему преподобию, что возбуждать так маршала против меня опасно.
- Почему? - пристально глядя на аббата, спросил Роден.
- Потому что, выйдя из себя и помня только о нашей взаимной ненависти, маршал мог искать встречи со мною и...
- И... что же дальше?
- И он мог забыть... о моем сане...
- Ага! Вы трусите? - презрительно спросил Роден.
При этих словах д'Эгриньи вскочил было со стула. Но потом, обретя вновь хладнокровие, он прибавил:
- Ваше преподобие не ошибаетесь... я боюсь... В подобном случае я боялся бы забыть, что я священник... боялся бы вспомнить, что я был солдатом.
- Вот как! - с презрением заметил Роден. - Вы еще не отказались от глупого, варварского понятия о чести? Ряса не потушила еще пыла? Итак, если бы этот старый рубака, жалкую голову которого, как я заранее знал потому что она пуста и гулка, как барабан, - можно сразу задурить, проговорив магические слова: "Военная честь... клятва... Наполеон II", итак, если бы эта пустая башка, этот рубака напал на вас, вам трудно было бы сдержаться?
Роден не спускал пристального взгляда с отца д'Эгриньи.
- Мне кажется, ваше преподобие, подобные предположения совершенно излишни... - стараясь сдержать волнение, отвечал д'Эгриньи.
- Как ваш начальник, - строго прервал его Роден, - я имею право требовать от вас ответа: как бы вы поступили, если бы маршал Симон поднял на вас руку?
- Милостивый государь!..
- Здесь нет _милостивых государей_!.. Здесь духовные отцы! - грубо крикнул Роден.
Отец д'Эгриньи опустил голову, едва сдерживая гнев.
- Я вас спрашиваю: как бы вы поступили, если бы маршал Симон вас ударил? Кажется, ясно?
- Довольно... прошу вас... довольно! - сказал отец д'Эгриньи.
- Или, если вам это больше нравится, он дал бы вам пощечину, да еще и не одну, а две? - с упрямым хладнокровием допрашивал Роден.
Д'Эгриньи, помертвевший от гнева, судорожно сжимая руки, стиснув зубы, казалось, готов был помешаться при одной мысли о таком оскорблении. А Роден, несомненно не зря задавший этот вопрос, - приподняв вялые веки, казалось, с величайшим вниманием наблюдал многозначительные перемены в выражении взволнованного лица бывшего полковника.
Ханжа, все более и более подпадавшая под очарование Родена, видя, в какое затруднительное и фальшивое положение поставлен д'Эгриньи, еще сильнее восхищалась _экс-социусом_. Наконец д'Эгриньи, вернув себе по возможности хладнокровие, ответил Родену с принужденным спокойствием:
- Если бы мне пришлось перенести такое оскорбление, я просил бы небо даровать мне покорность и смирение.
- И, конечно, небо исполнило бы ваше желание, - холодно отвечал Роден, довольный испытанием. - Вы теперь предупреждены, - прибавил он с злой улыбкой. - И мало вероятно, чтобы маршал мог вернуться для испытания вашего смирения... Но если бы это и случилось, - и Роден снова пристально и проницательно взглянул на аббата, - то вы сумеете, надеюсь, показать этому грубому рубаке, несмотря на его насилие, как много смирения и покорности в истинно христианской душе.
Два скромных удара в дверь прервали этот разговор. В комнату вошел слуга и подал княгине на подносе большой запечатанный пакет. Госпожа де Сен-Дизье взглядом попросила разрешения прочесть письмо, пробежала его, и жестокое удовлетворение разлилось по ее лицу:
- Надежда есть! Прошение вполне законно, и запрет может быть наложен когда угодно. Последствия могут быть самые желательные для нас. Словом, не сегодня-завтра моя племянница будет обречена на полную нищету... При ее-то расточительности! Какой переворот во всей ее жизни!
