Однако все-таки мадемуазель де Кардовилль стала холоднее и сдержаннее в дальнейшей беседе с Роденом, начатой с такой полной свободой, откровенностью и симпатией.
Роден, конечно, заметил произведенное им впечатление. Иного он и не ждал. Он нисколько не смутился, когда мадемуазель де Кардовилль обратилась к нему и, глядя ему прямо в лицо проницательным взором, сказала:
- А!.. так вы господин Роден... секретарь господина аббата д'Эгриньи?
- Скажите - бывший, дорогая мадемуазель, - отвечал иезуит. - Вы очень хорошо понимаете, что я больше ни ногой к аббату... Теперь он для меня самый беспощадный враг... я оказался на улице... Это не важно!.. т.е. что я говорю! Это прекрасно, потому что ценой этого со злодеев сорваны маски и честным людям оказана помощь!
Эти слова, сказанные очень просто и с большим достоинством, снова возбудили в сердце Адриенны чувство сожаления. Она подумала, что действительно бедный старик прав. Ненависть аббата д'Эгриньи должна быть непримиримой, а Роден не побоялся, однако, отважно разоблачив его козни.
Но все-таки она продолжала довольно холодно:
- Но если вы сознавали, как постыдно и коварно предложение, какое вам поручено было сделать управляющему моим замком, то зачем вы согласились его сделать?
- Зачем!.. зачем!.. - с тягостным нетерпением отвечал Роден. - Ах, Боже мой! Да просто потому, что я был очарован аббатом д'Эгриньи, я всецело находился под влиянием этого поразительно ловкого человека, и человека в то же время исключительно опасного, как я недавно узнал... Он сломил все мои сомнения, убедив меня, что цель оправдывает средства... И надо признаться, что действительно цель, на которую он указывал впереди, была великая и прекрасная... Я жестоко разочаровался... Меня как бы разбудил удар грома!.. Послушайте, милая мадемуазель, - прибавил Роден со смущенным и сконфуженным видом, - не будем больше говорить о злополучной поездке в ваш замок. Хоть я и был слепым орудием других, но мне так же тяжело и стыдно, как если б придумал сам... Меня это крайне огорчает и тяготит. Поговорим лучше о вас, о том, что вас интересует. Душа ведь так же жаждет высоких, благородных мыслей, как грудь жаждет свежего и здорового воздуха.
Признание Родена в ошибке было сделано так естественно, он, казалось, был так искренно огорчен, что Адриенна, подозрения которой не имели других оснований, почувствовала, что ее недоверие начинает исчезать.
- Итак, - продолжала она, все еще не сводя глаз с Родена, - вы познакомились с принцем Джальмой в замке Кардовилль?
- Да... и с этого короткого свидания я почувствовал к нему искреннее расположение, так что доведу дело до конца. Будьте спокойны: ни вы, ни дочери генерала Симона, ни молодой принц не будете больше жертвами отвратительного заговора, который запутал, к несчастью, не только вас...
- Кому же еще он угрожает?
- Господину Гарди. Этот честнейший и благороднейший человек, также ваш родственник и сонаследник, был удален из Парижа при помощи самой низкой измены. Наконец, последний наследник, несчастный рабочий, попал в искусно расставленную западню и сидит теперь в долговой тюрьме.
- Но, скажите мне, - спросила Адриенна, - в чьих же интересах затеян этот заговор действительно настолько отвратительный, что мне страшно?
- В интересах господина аббата д'Эгриньи! - отвечал Роден.
- Но каким образом? по какому праву? ведь он же не наследник?
- Рассказывать вам все это слишком долго, дорогая мадемуазель, вы сами со временем все поймете. Помните только одно, что у вашей семьи нет врага более жестокого, нежели аббат д'Эгриньи.
- Месье, - сказала Адриенна, подчиняясь последнему подозрению. - Я хочу говорить с вами вполне откровенно. Как заслужила я или чем внушила вам такое ко мне сочувствие, какое вы мне оказываете, распространяя его даже на весь наш род?
- Господи! милая мадемуазель... - улыбаясь, отвечал Роден. - Если я вам скажу это... вы или посмеетесь надо мной... или ничего не поймете...
- Пожалуйста, говорите... не сомневайтесь ни во мне, ни в себе.
- Ну, так я признаюсь, что заинтересовался вами потому, что у вас великодушное сердце, высокий ум, независимый и гордый характер... Раз я предан вам, то и ваши близкие, сами по себе достойные участия, стали мне не безразличны: служить им - это опять-таки служить вам!
- Но... предположив даже, что я достойна тех лестных похвал, которыми вы меня с излишком награждаете... каким образом вы могли составить себе мнение о моем сердце, уме и... характере?
- Я вам это сейчас объясню. Но сперва должен сделать признание, которого очень стыжусь... Если бы даже вы не были так богато одарены, то разве те мучения, какие вы перенесли в этом доме, недостаточны, чтобы заслужить сочувствие всякого порядочного человека?
- Я думаю, да.
- Значит, этим я мог бы объяснить свое к вам сочувствие. Однако... признаюсь, для меня этого было бы мало... Вы были бы для меня просто мадемуазель де Кардовилль, очень богатая, очень знатная и очень красивая молодая девушка, несчастья которой, несомненно, пробудили бы мою жалость. Однако я сказал бы себе: "Жаль бедную девушку, но что же я, бедный человек, могу сделать? Единственное мое средство к существованию - место секретаря у аббата д'Эгриньи, а начинать нападение приходится прямо с него! Он всемогущ, а я ничтожен. Бороться с ним - значит погубить себя без всякой пользы для этой несчастной". Но, прекрасно зная вас, дорогая мадемуазель, я решился восстать, несмотря на свое ничтожество. Клянусь, я сказал себе: "Нет, тысячу раз нет! Такой дивный ум, такое чудное сердце не будет жертвой отвратительного заговора... Быть может, я буду сломлен в борьбе, но по крайней мере попытаюсь бороться..."
Невозможно передать, сколько ловкости, силы и чувства вложил Роден в эти слова. Как это случается довольно часто с очень некрасивыми и отталкивающего вида людьми, когда им удается заставить забыть о своем безобразии, само уродство их становится источником сочувствия и сожаления, так что невольно думаешь: "Как жаль, что такой ум и такая душа обитают в таком теле!", и контраст этот трогает и смягчает. Именно так обстояло и с мадемуазель де Кардовилль по отношению к Родену, который настолько же был прост и обходителен с нею, насколько был груб и резок с доктором Балейнье. Одна вещь чрезвычайно занимала любопытство Адриенны: откуда явились у Родена преданность и поклонение, какие, по его словам, она ему внушила?
