Те, кто порицают нас за такое невинное и благородное развлечение после тяжкого труда и страданий, сильно ошибаются, думая, что с развитием и совершенствованием ума голод и нищета переносят с большим нетерпением и усиливается гнев против счастливцев судьбы!.. Но, даже если бы это было и так, разве не лучше иметь врага умного и развитого, на которого можно повлиять разумными и сердечными доводами, чем врага тупоумного, необузданного и непримиримого?
Напротив, вражда смягчается, когда развивается ум и расширяется кругозор. Тогда начинаешь понимать нравственные страдания; начинаешь видеть, что и у богатых бывает тяжкое горе. В этом является уже сближение, нечто вроде братства по несчастью. Увы! и они теряют и горько оплакивают обожаемых детей, возлюбленных и матерей... И среди них, особенно среди женщин, много разбитых сердец, страждущих душ и слез, проливаемых втихомолку, среди роскоши и богатства... Пусть они не боятся: развиваясь, сравниваясь с ними по уму, народ лучше поймет тех, кто добр и несчастен... и пожалеет тех, кто зол и благоденствует!"
"Какое счастье!.. какой прекрасный день! не помню себя от радости!.. Да, человек добр, гуманен и милосерд!.. Да, Творец вложил в него великодушные инстинкты... и кроме чудовищных исключений, он никогда добровольно не сделает зла! Вот чему сейчас я была свидетельницей: я не хочу даже ждать вечера, чтобы записать это в свою тетрадь... я боюсь, что впечатление _остынет_ в моей душе!
Я пошла отнести на площадь Тампль работу. В нескольких шагах впереди меня шел мальчик лет двенадцати, а может быть, и меньше... Несмотря на холод, на голове у него не было ничего, а ноги были босы; плохие холщовые панталоны и рваная блуза составляли всю его одежду. Он вел под уздцы большую ломовую лошадь, без воза, но в упряжке... Лошадь время от времени останавливалась и не хотела идти дальше... У мальчика не было хлыста, и тщетно он тянул лошадь за уздечку: та стояла неподвижно... Бедный ребенок заливался горькими слезами и только повторял: "Господи... Боже мой!", осматриваясь кругом, не поможет ли ему кто из прохожих. Его милое бледное личико выражало такое отчаяние, что я, не раздумывая, взялась за дело, о котором и теперь не могу не вспомнить без улыбки, так как, должно быть, зрелище было уморительное.
Я страшно боюсь лошадей, но еще больше боюсь выставляться напоказ. Это все-таки не помешало мне, вооружившись мужеством и дождевым зонтиком, который был у меня в руках, подойти к лошади и изо всех сил ударить по крупу громадного животного. Конечно, я была похожа в эту минуту на муравья, который хочет соломинкой сдвинуть с места большой камень.
- Благодарю вас, добрая госпожа! - воскликнул ребенок, отирая глаза. Хлопните-ка ее еще раз, быть может, она пойдет.
Я геройски ударила еще раз, но лошадь, вместо того чтобы пойти, из лени или по упрямству подогнула колени, легла и стала кататься по земле; запутавшись в своей упряжке, она порвала ее и сломала деревянный хомут. Я отбежала в сторону, боясь, как бы она меня не лягнула... При этом новом несчастье мальчик упал на колени и, рыдая, кричал отчаянным голосом: "Помогите... помогите!"
Крик услыхали... собралось несколько прохожих, и упрямая лошадь получила куда более внушительное наказание, чем от меня... Она вскочила на ноги... Но, Боже, в каком виде была ее сбруя!
- Меня хозяин поколотит, - плакал навзрыд бедный мальчик. - Я и так опоздал на два часа... потому что лошадь не хотела идти, а теперь еще сбруя попорчена... хозяин меня поколотит и прогонит... Куда я денусь?.. Боже мой... у меня нет ни отца, ни матери!
Услышав эти слова и громкие вопли мальчика, одна добрая торговка из Тампля, находившаяся среди зевак, воскликнула растроганно:
- Ни отца, ни матери!.. Но не горюй, мальчуган... В Тампле найдется чем починить твою сбрую... а если соседки одного со мной мнения... ты не останешься босым и без шапки в такой холод!
Это предложение было встречено одобрительными восклицаниями. Лошадь и ребенка повели по направлению к рынку. Одни занялись починкой сбруи, другие - мальчиком. Одна торговка дала ему шапку, другая - чулки, та башмаки, а эта - хорошую куртку! Словом, через четверть часа мальчик был тепло одет, сбруя починена, и видный парень лет восемнадцати, щелкнув бичом над головой лошади в виде предостережения, сказал ребенку, который, осматривая свое новое платье и торговок, считал себя героем какой-то волшебной сказки:
- Где живет твой хозяин, мальчуган?
- На набережной канала св.Мартина, - ответил тот дрожащим от радости голосом.
- Ладно! я помогу тебе отвести лошадь; у меня она не задурит. Хозяину твоему я объясню, почему ты запоздал. Он сам виноват: нельзя поручать лошадь с норовом такому ребенку!
Прежде чем уйти, мальчик снял шапку и робко спросил торговку:
- Госпожа, позвольте мне вас поцеловать!
Глаза его были полны благодарных слез. У этого сироты было сердце.
Меня глубоко тронуло это народное милосердие, и я долго следила глазами за молодым человеком и за ребенком; на этот раз мальчик едва поспевал за лошадью, которая, боясь ударов, не думала больше упрямиться.
Да, я с гордостью повторяю; от природы люди добры. Ничего не могло быть неожиданнее этого порыва ласки и щедрости в толпе, как только бедный малютка воскликнул: "Куда я денусь... нет у меня ни отца, ни матери!" Бедняжка... без матери, без отца, думала я, во власти злого хозяина, который бьет его, не одевает... Верно, и спит-то он где-нибудь в углу конюшни... Бедный малютка! И, несмотря на это, он остался кротким и добрым... Я видела, что он сильнее испытывал благодарность, чем радость, за сделанное ему добро... И вот такая хорошая, честная натура, оставленная без руководства, без поддержки, приведенная в отчаяние дурным обращением, может озлобиться, испортиться, затем придет возраст страстей... а тут еще порочные подстрекатели...
О!.. Добродетель обездоленных вдвойне свята и почтенна".
"Сегодня утром, кротко побранив меня по обыкновению за то, что я не хожу к обедне, мать Агриколя сказала мне следующие слова, трогательные для такой наивно верующей души:
- По счастью, я еще сильнее молюсь за тебя, чем за себя, бедная Горбунья. Господь меня услышит, и _ты, надеюсь, все-таки попадешь в чистилище!_