- Да, да, - говорила она, стараясь победить свое волнение, - в свою очередь, прости меня за мою слабость... Но мне так больно при воспоминании об этой ссоре... я так за тебя испугалась... Что, если бы все люди приняли сторону того человека?..
- Ах, Господи! - воскликнула Франсуаза, выручая Горбунью совершенно бессознательно. - Я в жизни никогда не была так напугана!
- Ну, что касается тебя, мама, - прервал ее Агриколь, желая переменить неприятный для него и швеи разговор, - то для жены солдата... конного гренадера императорской армии... ты уж слишком труслива! Ах, молодчина мой отец! Нет... знаешь... я просто не могу и представить, что он возвращается... Это меня... у меня голова идет кругом!
- Возвращается... - сказала Франсуаза, вздыхая. - Дай-то Бог, чтобы это было так!
- Как, матушка, дай Бог? Необходимо, чтобы он дал... сколько ты за это обеден отслужила!
- Агриколь... дитя мое! - прервала его мать, грустно покачивая головой, - не говори так... и потом речь идет о твоем отце.
- Эх... право, я сегодня удивительно ловок! Тебя теперь задел... Просто точно взбесился или одурел... Прости меня, матушка. Я сегодня весь вечер должен только извиняться... прости меня... Ты ведь знаешь, когда у меня с языка срывается нечто подобное, то это происходит невольно... Я чувствую, как тебе бывает больно.
- Ты оскорбляешь... не меня, дитя мое!
- Это все равно. Для меня ничего не может быть хуже, чем обидеть тебя... мою мать! Но что касается скорого возвращения батюшки, то в этом я совершенно не сомневаюсь...
- Однако мы не получали писем более четырех месяцев.
- Вспомни, матушка: в том письме, которое он кому-то диктовал, сознаваясь с прямотой истинного военного, что, выучившись порядочно читать, он писать все-таки не умеет... так именно в этом письме он просил, чтобы о нем не беспокоились, что в конце января он будет в Париже и за три или четыре дня до приезда уведомит, у какой заставы я должен его встретить.
- Так-то так... но ведь уж февраль, а его все нет...
- Тем скорее мы его дождемся... Скажу больше... мне почему-то кажется, что наш Габриель вернется к этому же времени... Его последнее письмо из Америки позволяет надеяться... Какое счастье, матушка... если вся семья будет в сборе!
- Да услышит тебя Бог, сынок! Славный это будет для меня день!
- И он скоро настанет, поверь. Что касается батюшки, раз нет новостей, значит, все нормально...
- Ты хорошо помнишь отца, Агриколь? - спросила Горбунья.
- По правде сказать, я лучше всего помню его большую меховую шапку и усы, которых я до смерти боялся. Меня могли с ним примирить только красная ленточка креста на белых отворотах мундира и блестящая рукоятка сабли! Не правда ли, матушка?.. Да что это? Никак ты плачешь?
- Бедняга Бодуэн!.. Как он страдал, я думаю, от столь долгой разлуки! В его-то годы, в шестьдесят лет!.. Ах, сынок... мое сердце готово разорваться, когда подумаю, что он и здесь найдет ту же нужду и горе.
- Да что ты говоришь?
- Сама я больше ничего не могу заработать...
- А я-то на что? Разве здесь не имеется комнаты и стола для него и для тебя? Только, мама, раз дело зашло о хозяйстве, - прибавил кузнец, стараясь придать самое нежное выражение своему голосу, чтобы не задеть мать, - позволь мне тебе сказать одно словечко: раз батюшка и Габриель вернутся, тебе не надо будет ставить столько свечей и заказывать обеден, не так ли?.. Ну, на эти деньги отец и сможет иметь каждый день бутылочку вина и табака на трубку... Затем по воскресеньям мы его будем угощать обедом в трактире.
Речь Агриколя была прервана стуком в дверь.
- Войдите! - крикнул он.
Но, вместо того чтобы войти, посетитель только приотворил дверь, и в комнату просунулась рука, окрашенная в блестящую зеленую краску, и принялась делать знаки кузнецу.
- Да ведь это папаша Лорио!.. образец красильщиков, - сказал Агриколь. - Входите же без церемоний.
- Не могу, брат... я весь в краске с ног до головы... Я выкрашу в зеленый цвет весь пол у госпожи Франсуазы.
- Тем лучше... он будет похож на луг, а я обожаю деревню!
- Без шуток, Агриколь, мне необходимо с вами поговорить.
- Не о том ли господине, что за нами шпионит? Успокойтесь, что нам до него за дело?
- Нет, мне кажется, он ушел... или за густым туманом я его больше не вижу... Нет, не за тем я... Выйдите-ка поскорее... дело очень важное, прибавил красильщик с таинственным видом, - дело касается вас одного.
- Меня? - спросил с удивлением Агриколь, вставая с места. - Что это может быть такое?
- Да иди же узнай, - сказала Франсуаза.
- Ладно, матушка; но черт меня побери, если я что-нибудь понимаю.
И кузнец ушел, оставив мать и Горбунью одних.
4. ВОЗВРАЩЕНИЕ
Агриколь возвратился минут через пять; лицо его было бледно, взволнованно, глаза полны слез, руки дрожали; но выглядел он счастливым и необыкновенно растроганным. Он с минуту оставался у двери, как будто волнение мешало ему подойти к матери.
Зрение Франсуазы настолько ослабло, что она сразу и не заметила перемены в лице сына.
- Ну, что там такое, дитя мое? - спросила она.
Раньше чем кузнец мог ответить, Горбунья, более проницательная, воскликнула громко:
- Агриколь... что случилось? Отчего ты так бледен?
- Матушка, - сказал молодой рабочий взволнованным голосом, бросившись к матери и не ответив Горбунье, - матушка, случилось нечто, что вас очень поразит... Обещайте мне, что вы будете благоразумны...
- Что ты хочешь сказать? Как ты дрожишь! Посмотри-ка на меня! Горбунья права... ты страшно бледен!
Агриколь встал на колени перед матерью и, сжимая ее руки, говорил:
- Милая матушка... надо... вы не знаете... однако...
Кузнец не мог кончить фразы, голос его прервался от нахлынувших радостных слез.
- Ты плачешь, сын мой?.. Боже... но что случилось?.. Ты меня пугаешь!..
- Не пугайся... напротив... - говорил Агриколь, вытирая глаза, - это большое счастье... но прошу тебя еще раз: постарайся быть благоразумной... Слишком большая радость может быть так же гибельна, как и горе!..
- Ну! говори же!
- Я же предсказывал, что он вернется!
- Твой отец!!! - вскрикнула Франсуаза.
Она вскочила со стула. Но радость и изумление были настолько сильны, что бедная женщина схватилась за сердце, как бы стараясь сдержать его биение, и зашаталась.
