При виде Дагобера Родена передернуло. Он надеялся, что верный покровитель сирот погиб.
Габриель, страшно усталый, оперся о стул. Он еще не заметил Родена.
В комнату вошел желтолицый человек и направился к Габриелю, на которого ему указал провожавший его крестьянин. На желтолицего успели уже надеть крестьянское платье, и он, подойдя к миссионеру, сказал довольно хорошо по-французски, только с иностранным акцентом:
- Принца Джальму только что принесли... он просил позвать вас.
- Что говорит этот человек? - воскликнул Роден, приблизясь к Габриелю.
- Господин Роден! - произнес Габриель, сделав от изумления шаг назад.
- Господин Роден! - воскликнул вновь прибывший, и с этой минуты уже не сводил глаз с корреспондента Жозюе.
- Вы... здесь? - сказал Габриель с боязливой почтительностью.
- Что вам сказал этот человек? - повторил Роден изменившимся голосом. Не произнес ли он имени принца Джальмы?
- Да, месье. Принца Джальмы, одного из пассажиров английского судна, которое шло из Александрии и потерпело крушение. Этот корабль делал остановку на Азорских островах, где я находился. Судно, которое везло меня из Чарлстона, вынуждено было, вследствие больших повреждений, остаться там. Я пересел на "Белого Орла", на котором ехал принц Джальма. Мы направлялись в Портсмут; оттуда я намеревался возвратиться во Францию.
Роден не прерывал рассказа Габриеля, потому что его совершенно ошеломило новое известие. Наконец он решился задать еще один вопрос, хорошо понимая, что ответ будет неблагоприятный:
- А вы знаете, откуда этот принц Джальма и кто он такой?
- Молодой человек, столь же добрый, как и отважный... сын индийского раджи, изгнанный из владений англичанами...
Затем, обернувшись к желтолицему, Габриель спросил:
- Как здоровье принца? Как его раны? Не опасны ли они?
- Нет, он, правда, очень сильно контужен... но смертельной опасности нет.
- Слава Богу! - сказал Габриель, обращаясь к Родену. - Видите, еще один спасен.
- Тем лучше! - коротко и властно ответил Роден.
- Я пойду к принцу, - сказал покорно миссионер. - У вас нет никаких приказаний?
- В состоянии вы будете ехать со мной часа через два или три, несмотря на вашу усталость?
- Да... если это нужно!
- Нужно!
Габриель поклонился и вышел в сопровождении крестьянина, а Роден тяжело опустился в кресло, подавленный всеми этими известиями.
Желтолицый человек оставался в углу комнаты. Роден его не заметил. Это был Феринджи, метис, один из трех главарей секты душителей, ускользнувший в развалинах Чанди от преследовавших его солдат. Убив Магаля, он захватил письмо Жозюе Ван-Даэля к Родену, а также рекомендательное письмо к капитану, благодаря которому и попал вместо контрабандиста на "Рейтер". Шеринджи убежал из развалин Чанди раньше, чем Джальма его заметил, и тот, не подозревая, что имеет дело с фансегаром, относился на корабле к метису как к земляку.
Роден с застывшим взглядом, с мертвенно-бледным от немой злобы лицом яростно грыз ногти чуть не до крови. Он не видел, как метис подошел к нему и, фамильярно положив на его плечо руку, спросил:
- Вас зовут Роденом?
- Что такое? - воскликнул тот, подняв голову и вздрогнув от неожиданности.
- Вас зовут Роденом? - повторил метис.
- Да... что вам надо?
- Вы живете в Париже, на улице Милье Дез-Урсэн?
- Ну да... но что вам надо, повторяю?
- Пока ничего... брат!.. потом очень много...
И Феринджи, медленно удаляясь, оставил Родена в состоянии испуга.
Этот человек, не боявшийся ничего, невольно был поражен мрачным взглядом и свирепой физиономией душителя.
4. ОТЪЕЗД В ПАРИЖ
В замке Кардовилль царила глубокая тишина. Буря мало-помалу утихла, и слышался только отдаленный шум прибоя, грузно обрушивавшегося на берег.
Дагобера и сирот поместили в теплых и удобных комнатах второго этажа.
Джальму нельзя было перенести наверх: слишком опасна была его рана, и ему предоставили комнату на первом этаже. В минуту кораблекрушения несчастная мать вручила принцу своего ребенка. Тщетно стараясь вырвать малютку из неминуемой смерти, Джальма не смог бороться с волнами и чуть было не разбился об утесы, на которые его выбросило море.
Феринджи, успевший убедить принца в своей преданности, остался наблюдать за больным.
Габриель, сказав Джальме несколько слов утешения, поднялся к себе в комнату и, ожидая приказаний Родена по поводу отъезда через два часа, не ложился в приготовленную постель. Он слегка задремал в кресле с высокой спинкой, стоявшем у пылающего камина.
Эта комната помещалась рядом с комнатами девушек и Дагобера.
Угрюм, вероятно решивший, что в таком хорошем замке совершенно излишне караулить Розу и Бланш, улегся у камина, рядом с креслом миссионера. Он отдыхал, растянувшись перед огнем после перенесенных опасностей на суше и на море. Мы не станем утверждать, что он был по-прежнему верен воспоминанию о своем друге, бедном Весельчаке, если не принимать за доказательство верности того, что он яростно бросался на всех лошадей белой масти, чего прежде за ним никогда не водилось.
Вдруг дверь в комнату Габриеля тихонько отворилась, и робко вошли молодые девушки. Они поспали и отдохнули, а затем, проснувшись, решили одеться и идти спросить кого-нибудь о здоровье Дагобера, рана которого внушала им беспокойство, несмотря на то, что мадам Дюпон передала им заключение врача, не нашедшего в ней и вообще в состоянии здоровья Дагобера ничего опасного.
Высокая спинка старинного кресла скрывала от них того, кто спал в этом кресле, но, видя, что у ног спящего лежит Угрюм, сестры не сомневались, что они нашли как раз самого Дагобера. Девушки на цыпочках подошли к креслу.
Но при виде спящего Габриеля они страшно изумились и не смели сделать ни шагу ни вперед, ни назад из страха его разбудить. Длинные волосы миссионера высохли и вились крупными белокурыми локонами по плечам. Бледность прекрасного чела еще сильнее выступала на темно-красном шелке обивки. Казалось, что Габриеля мучит тяжелое сновидение или привычка скрывать свое горе невольно изменила ему под влиянием сна. Несмотря на выражение глубокой тоски, лицо его было по-прежнему ангельски прекрасно и кротко; оно было невыразимо прекрасно... а что может быть трогательнее страдающей доброты?
