Они дали в местной газете объявление о создании Клуба голядской культуры, название предложил Альберт Иванович – «Дайна», то есть песня.

Косте оно особенно пришлось по душе – созвучно имени Дианы. А та и вовсе пришла в восторг, расцвела. Теперь Саня сочинял устав и манифест, Гарик рисовал эмблему.

– Обращались кое-кто, – усмехнулся Саня. – Только нам они точно не годятся.

– Это почему же? – недоумевал Костя. – Рылом, что ли, не вышли?

– Звонил один бывалый митинговщик, – Саня назвал фамилию известного в городе смутьяна. – Присоединиться предлагал. Чтобы мы к ним на акции ходили – за экологию, за свободные выборы. А оно нам нужно вообще-то?

– На кой ляд эта политика? – поддержал Гарик. – Они же там против мэра. А нам, может, скоро поддержка от городских властей потребуется.

– Муниципальный грант на развитие общественных инициатив, – облизнулся Саня. – Ну, я его вежливо послал. Потом еще парень из «Русской силы»…

– Так это ж бритоголовые! – воскликнул Костя. – Подставят, как пить дать!

– Ему русским быть надоело, – продолжил Саня. – Хочет стать голядью!

– Пусть сперва волосы отрастит, – засмеялся Гарик.

– Патлы хипповские, – вставил Костя.

– Послал я скинхеда этого, – закончил тему Саня.

– И правильно сделал. Шатаются тут всякие. А ко мне вот клинья подбивали какие-то мутные субъекты. Всё про выборы будущей весной базарили.

– Это чтобы мы им листовки клеили и за ихнего кандидата агитировали? Не дождутся, – отрезал Саня и вновь погрузился в компьютер.

– Кстати, как там дела в твоей группе? Ты же у нас ответственный, – Гарик переключился на Костю.

– Пока негусто. За прошлую неделю сорок восемь человек записалось. Итого – сто пятнадцать с нами вместе.

– Плохо оно, – хмыкнул Гарик. – У меня вот в фейсбуке уже двести тридцать девять. Со всех концов нашей необъятной и из- за кордона есть: Украина, Литва, один даже из Австралии.

– А на фиг нам Австралия? – Костя задумался. – Мы ведь пока что в рамках области, правильно я говорю?

– Пока что – да. А потом… Кстати, о рамках области, – оживился Гарик. – Я совсем забыл сказать. Один тут написал мне: надо преобразовать область в Голядскую народную республику. Короче, регионалист такой нарисовался…

– К черту все республики! Новая империя под властью голядской национальной элиты. Так в манифесте и напишу! – рявкнул вдруг Саня. – Не всё русакам править. Знаем мы, как они правят, – через то, на чем в начальственных креслах сидят. Ну как мой дядя в комитете по социальной политике. Социалка загибается, а у него в отчетах одна благодать, чисто по-русски. Будем планомерно и целенаправленно идти к власти. Не так, как у этих вечно протестующих: митинг на митинге, а толку с гулькин… Мы будем завоевывать умы местной элиты!

– Остынь, – устало махнул Гарик. – Надо сначала на ристалище заявить о себе как о голяди, а не русичах косолапых.

– А для этого тверичей победить. – Костя зевнул, потянулся. – Саня, ты там скоро свой манифест накатаешь?

– Еще немного, еще чуть-чуть, – отозвался тот. Гарик в это время торжествующе поднял лист ватмана.

– Любуйтесь, соплеменники! Не просто эмблема – готовый флаг.

Действительно, лист представлял собой трехцветный прямоугольник: красная полоса вверху, красная внизу, зеленая – между ними. В центре – белый крест-звезда на фоне желтого языка пламени.

– Ну как вам мое художество?

– Ты поясни, чего тут к чему, – Саня опять оторвался от монитора и уставился на «флаг».

– Нижняя красная полоса – кровь голяди, которая течет в нас, зеленая – возрождение древней культуры, верхняя красная – рассвет…

– Тоже кровь, которую мы прольем! Врагов нашей империи! – рыкнул Саня.

– Флаг должен быть простой и понятный. Так что Аустра и огонь здесь ни к чему, – вмешался Костя. – Пусть это будет на гербе.

– Это на случай, если флаг такой расцветки уже имеется. У каких- нибудь папуасов. Чтобы с правообладателями проблем не было.

Шелохтин, щелкнув мышкой, громко прищелкнул языком.

– И у меня готово! Зацените, парни! – и Саня начал с выражением, словно любимые стихи, читать свой опус:

– Первый пункт. Голядь всегда держится с достоинством, при этом не унижая и не третируя окружающих. Ведь мы же не русские.

Второй пункт. Голядь не сорит, не гадит, ничего не разрушает там, где живет, работает, общается, проводит свободное время. Ведь мы же не русские.

– То есть – не какать в подъездах? – хохотнул Гарик.

– Кончай юморить, Петросян доморощенный! – Саня сверкнул глазами. – Свой стеб прибереги для русаков. И продолжил:

– Третий пункт. Голядь не хамит оппонентам ни в виртуале, ни в реале, никого не оскорбляет, на аргументы отвечает аргументами, а не бранью. Ведь мы же не русские.

Четвертый пункт. Голядь не напивается до свинского состояния, с алкоголем обращается аккуратно, не употребляет психоактивные вещества, умеренна в еде. Ведь мы же не русские.

– Трезвость – норма жизни, еще Горбачев учил, – опять вставил свой комментарий Гарик, но, встретившись глазами с Саней, осекся. Тот был настроен совершенно серьезно.

– Пятый пункт. Голядь никогда, нигде и ни при каких обстоятельствах не возбуждает и не одобряет национальную, вероисповедную и классовую вражду. Ведь мы же не русские.

– Борцам с экстремизмом на заметку, – обронил Гарик. – Чтоб лишний раз не докапывались. Мы ко всем толерантны.

– Шестой пункт. Голядь чтит свою историю и культуру, пропагандирует ее, приобщает всех к голядскому национальному наследию. Голядь бережет свидетельства своего славного прошлого, сохраняет памятники от разрушения. Ведь мы же не русские.

– Правильно! – это уже пребывавший в задумчивости Костя подал голос. – А то у нас в городе старинные купеческие особняки горят, как свечки, а потом на их месте появляются дворцы «новых русских». – Он сделал ударение на слове «русских».

– Седьмой пункт. Настоящий голядин никому не жалуется на свои промахи, неудачи, решает все свои проблемы сам лично, при необходимости прибегая к помощи общины соплеменников.

– Вот оно, в самую точку! – воскликнул Гарик. – А то у меня сосед… достал уже. Как с женой поссорится – уходит в запой. А когда он запьет, то среди ночи просыпается часа так в два-три, идет ко мне и трезвонит в дверь, пока не открою. На свою семейную жизнь жалуется. Мне, который ему в сыновья годится, принципиально холостому – я лет до сорока погулять хочу. Именно ко мне – ему, алкашу, поговорить, видите ли, не с кем. На Западе мужик идет к психологу, к сексопатологу, к попу, пастору своему исповедоваться, если верующий. А наш русский слизняк к соседу плакаться идет. Среди ночи причем! А то, что у меня с утра в универе три семинара, – его это не колышет! Тьфу! Захлебнулся бы, что ли, своей водярой.

– Ты всё сказал? Я могу продолжать? – почти выкрикнул Саня. – Ты ж сам сейчас ноешь и жалуешься нам на соседа своего, как последний русский, ей-богу. Достал он тебя – так смени место обитания, сними хату в другом месте.

– Продолжай, – выдохнул Гарик. – Извини, что перебил, – просто наболело.

– С вашего милостивого соизволения продолжаю. Восьмой пункт. Люди голяди не ссорятся друг с другом по политическим вопросам, оставляя за каждым право на личные идейные убеждения и партийные предпочтения, не делят свой этнос на «красных», «белых», «зеленых» и прочих. Ведь мы же не русские. Добавляю еще: никто не вправе заниматься предвыборной агитацией от имени голядского народа! – И он опять застучал по клавишам.

Костя смотрел в окно напротив. Лучи закатного солнца пробились через зеленое решето листвы, сквозь полузакрытые жалюзи – и расчертили полосами стол, шкафы, компьютер. Как будто тень решетки накрыла троих парней, сидящих в помещении. Брр! Костя поежился, отодвинулся в сторону.

– Что, солнышко глаза слепит? Так я задерну! – Гарик привстал и протянул руку к шнуру от жалюзи, но вместо того, чтобы сомкнуть их, раскрыл еще шире. Свет солнца озарил фигуру Сани, склонившегося над клавиатурой, – он вносил последнюю правку в текст. На мгновенье показалось, что вокруг его коротко стриженной головы воссиял ореол – что-то отдаленно похожее на нимб на иконах православных святых, но отнюдь не нимб, а нечто совершенно иное, манящее и пугающее. Словно солнечный бог Сауле, которого нередко упоминал в беседах с ребятами Альберт Иванович, решил отметить своего любимца. Через пару секунд тучка набежала на лик Сауле – и в помещении ненадолго воцарился мягкий и вкрадчивый вечерний полумрак, с которым диссонировал искусственный свет монитора.