Ногти у неё расслаиваются, под глазами круги. Она больше не работает. Её пособия по инвалидности с трудом хватает на оплату счетов. И мне кажется, чем больше времени мама проводит в изоляции, тем ей хуже.

– Я помню песок, – наконец улыбается она.

– Песок?

– Это остров.

– Что – это?

– Место, куда он тебя заберёт.

– И ты тоже там была?

Она кивает.

– Неверленд по-своему прекрасен. – Мама обхватывает руками колени и сжимается в комок. – Там кругом магия, её столько, что это можно почувствовать кожей, ощутить вкус на кончике языка. Вкус жимолости и морочных ягод. – Она поднимает голову, смотрит на меня широко раскрытыми глазами. – Мне так не хватает морочных ягод. А ему – магии.

– Кому? Питеру Пэну?

Мама снова кивает.

– Он теряет контроль над сердцем острова и думает, что мы сможем это исправить.

– Почему? – Я отрываю уголок бутерброда и разминаю хлеб между пальцами, расплющивая его в блин. Мармелад брызгает с края. Я пытаюсь растянуть еду, насколько могу, чтобы обмануть желудок, будто накормила его обедом из пяти блюд.

Мама прижимается щекой к коленям и бормочет:

– Они нарушили обещание. Дали мне обещание и нарушили его.

– Какое обещание?

– Я не знаю, как его остановить, – шепчет мама, не обращая на меня внимания. – Не знаю, достаточно ли всего, что я сделала.

– Всё будет хорошо, – уверяю я. – Я нисколько не волнуюсь.

Ведь ничего этого не существует.

Ничего, кроме безумия.

Вот оно меня как раз волнует.

Неужели это работает как выключатель? В одну минуту я нахожусь в здравом уме, а в следующую – нет?

Перспектива слететь с катушек пугает меня больше любых страшилок.

Когда мама засыпает, я медленно выскальзываю из комнаты.

Налетела гроза, и за окном сверкают молнии; тени внутри старого дома заметно удлиняются.

Я иду по коридору в ванную. Там смотрю на себя в зеркало и не узнаю, словно вижу незнакомку. Иногда меня тревожит мысль, что если я потянусь к своему отражению, рука встретит лишь пустоту.

Я начинаю походить на неё.

Исхудавшая до костей. Измождённая.

Не хочу сходить с ума.

И я невероятно устала.

Кофта соскальзывает с плеча, и я мельком замечаю рубец, будущий шрам, повторяющий по форме руны на потолке.

Подтягиваю воротник выше.

В аптечке только одна дверца, поэтому левая сторона открыта, и внутри виднеются несколько рядов баночек с таблетками.

Выбирай любую.

Не хочу сходить с ума.

Тянусь за пузырьком с ибупрофеном. За все эти годы я проглотила столько таблеток, что они уже почти не приносят облегчения.

Где-то в прихожей скрипит половица.

Я отдёргиваю руку.

Вслед за новой вспышкой молнии за окнами грохочет гром.

Когда стихают последние раскаты, я слышу, как закрывается входная дверь.

Мама.

Я бегу обратно, но она крепко спит на койке.

Сердце стучит в горле.

Снова скрипит пол.

Может быть, кто-то вломился сюда, посчитав, что дом заброшен? Мы с огромным трудом тянем арендную плату, не говоря уже о коммунальных услугах для дома такого размера. Мы почти не пользуемся светом.

Медленно закрываю за собой дверь спальни и запираю на замо́к. У нас нет никакого оружия – или чего-то пригодного в качестве него. Все деньги истрачены на бесполезную магию.

Я задерживаю дыхание, крепко сжав зубы.

Дверная ручка поворачивается.

Медленно отступаю от двери.

Началось? Я уже потеряла рассудок?

Гром раскалывает небо.

Замо́к щёлкает, как по волшебству, и кто-то ногой толкает дверь внутрь.

Стонут петли.

Я снова смотрю на маму. Я не хотела верить в её истории, но, может, какие-то из них не так уж бессмысленны?

Нет, это не может быть правдой.

Или может?

Мама просыпается.

– Детка, который час?..

– Тс-с! – Я бросаюсь к ней, встряхиваю, но уже слишком поздно.

Дверь открыта, и на пороге вырастает мужской силуэт.

Ох, чёрт. Я даже сделать вдох не могу.

Слышится отчётливый щелчок: открывается зажигалка. Затем резко вращается металлическое колёсико. Незнакомец прикуривает сигарету, и пламя вспыхивает, освещая его лицо.

Загоревшийся огонёк отражается в серебряных кольцах на пальцах, высвечивает руки, покрытые тёмными татуировками, запястья, обмотанные верёвочными браслетами и полосками кожи. Взломщик высокий, широкоплечий, одет в длинный плащ с поднятым жёстким воротником – уголки торчат с обеих сторон от острого подбородка.

Даже не видя под плащом тела, по одному лишь намёку на бицепсы я могу сказать, что он весь состоит из сплошных мышц.

Когда он отнимает сигарету от губ, мой взгляд приковывают изгибы вен на его кистях.

Он выпускает дым одним подчёркнуто длинным выдохом и произносит:

– Мередит, я уже заждался.

Рядом со мной мама охает.

Это действительно происходит?

– Ты её не получишь! – кричит она.

– Будто ты можешь остановить меня.

Сердце подпрыгивает к горлу.

– Пожалуйста. – Теперь мама говорит скорее умоляюще.

Незваный гость затягивается, кончик сигареты ярко вспыхивает, освещая клубящийся вокруг лица дым. Я слышу, как потрескивает табак, от странного трепета в груди сразу же чувствую вину и внезапно ощущаю себя бодрее, чем все последние годы, хотя в такой момент наверняка должна бояться.

Это всё по-настоящему. Мама была права.

– Пожалуйста, – повторяет она.

– У меня нет времени на твои мольбы, Мерри.

Он переступает порог. Вот тебе и все магические ухищрения.

Я хватаю ртом воздух, пытаясь унять колотящееся сердце.

Каким-то образом в мгновение ока преодолев расстояние между нами, он сгребает в горсть воротник моего платья-футболки и рывком поднимает меня на ноги.

– Можно пойти простым путём, можно трудным, Дарлинг. Что ты выберешь?

Я сглатываю, пытаясь избавиться от нарастающего кома в горле.

Он наблюдает за мной, пристально смотрит, как я кончиком языка облизываю губы.

Трепет скользит из груди ниже, и я холодею от усугубившегося чувства вины.

Пэн – ожившая байка, страшная сказка моей матери, и я не знаю, как быть теперь, когда он здесь, передо мной.

– У тебя три секунды, – говорит он мне. – Решай.

В его лице нет ни намёка на раздражение, но тем не менее оно ощущается. Как будто он участвовал в этом диалоге уже миллион раз, и итог всегда его разочаровывал.

Рядом с нами вскакивает мама, начинает молотить похитителя по руке, чтобы он ослабил хватку. Но он роняет сигарету и быстрым, едва ли не быстрее, чем можно уследить взглядом, движением стискивает горло мамы, рявкнув:

– Нет. Не усложняй дело ещё больше. – И поворачивается ко мне: – Ну так что, Дарлинг?

Затем прижимается почти вплотную ко мне, белые зубы блестят в лунном свете.

Пэн слишком красив. Слишком похож на сон.

Может быть, я уже сошла с ума.

А если я сумасшедшая, то всё равно, что будет.

– Я жду, – настаивает он.

– Простой путь, очевидно.

Собеседник, явно насмехаясь, вскидывает бровь:

– Очевидно?

– А с чего бы мне выбирать трудный путь?

Мама не в силах вырваться замолкает.

– Первый урок, – объявляет он. – Простого пути нет, – поворачивается к маме. – Я верну её, Мерри. Ты же знаешь, они всегда возвращаются.

Затем отпускает её, щёлкает пальцами, и всё гаснет.

Питер Пэн

Возвращение в Неверленд в дом на дереве с девчонкой Дарлинг, перекинутой через плечо, занимает вдвое больше времени.

Сама она лёгкая как пёрышко. Такая тощая, что выступающие рёбра больно давят.

Эта Дарлинг явно нездорова.

Возможно, это и к лучшему. Стекло, покрытое паутиной трещин, легче разбить.

Так что путешествие осложняет не её вес, а перемещение между мирами. И то, что моя магия угасает.

У меня осталось очень мало сил.