– Читал! Просто не подумал, что вы его в честь того называете! – запальчиво возразил Мишка.

– Хватит спорить! Замяли! Чего зря силы на глупые разговоры тратить?! – прекратил начинавшуюся ссору Олег-старший, – пошли уже.

Внимательно выслушав ребят, Иван Александрович разрешил «ночевки», с условием, что оставаться будут по одному и самое главное, в случае необходимости помогут дежурному учителю. Все, естественно, согласились. Первым решил провести ночь в школе Олег. Но, как, ни странно, никто не пришел за едой из «печки» ни вечером, ни ночью. Целыми остались пайки и на следующую ночь…

Прошла неделя ежевечерне-ночных «дежурств» друзей, а никто к печке не подходил… Ребята решили, что дальше искать «крысу» смысла нет, и перестали «караулить». К тому же, налеты участились, все ученики постарше старались на крышу школы попасть – «зажигалок» тушить много приходилось, а какие силы у измученных голодом пацанов? Вот и приходили целой ватагой, чтобы друг другу помочь можно было. Огнетушитель тяжеленный, из рук так и рвется, вдвоем и то еле-еле его удержишь.

Праздник

Совсем незаметно, среди военного времени, налетов, голода и смертей подошел Новый год. В школе решили устроить настоящий праздник с настоящей елкой, украшенной «довоенными», тесненными из картона игрушками, «снежной» ватой, «цепочками» из бумаги, правда, без свечек и золотых пряников на ветках, но и такой елки было достаточно для ребячьей радости. А еще всем, кто придет, обещали праздничное угощение. Как же все ждали эту «елку»! Последнюю неделю перед праздником только и разговоров было – что дадут на обед. Самые смелые мечтали, что будет масло на бутерброд из белого хлеба, и, может быть, но об этом говорили с придыханием, зажмуривая глаза, как о несбыточной мечте, кусочек мяса с гречкой или макаронами. Фантазии других ограничивалась большим куском настоящей французской булки и тарелкой пшенной каши, сваренной на молоке. Еще всем хотелось, чтобы дали конфет, пусть хоть обычных подушечек или леденцов, или просто много сахарных кусочков.

В день праздника Мишка решил зайти за своим одноклассником – Ленчиком. Это был самый тихий и спокойный мальчик в классе. Он никогда ни с кем не ссорился, не дрался, не кричал, но почему-то никого не тянуло его обидеть или посмеяться над ним. Может, потому, что он умел интересно пересказывать те книги, которые он «проглатывал» в огромных количествах?.. Когда он говорил, его огромные серые глаза, казалось, светились радостью от того, что он может с кем-то поделиться тем, что так хорошо знал. Ленчик всегда был худым, а за блокадные месяцы просто катастрофически «сдал». И вот уже неделю он не ходил на уроки – так распух от голода, что руки не могли держать ручку, да и сил выходить на улицу у него почти не осталось. Мишка с ним не то, чтобы дружил, но всегда уважал и любил слушать, как он рассказывает, может, поэтому и решил, что должен во что бы то ни стало привести одноклассника в школу – пусть у него будет праздник и вкусный обед. Даже если придется его нести на спине, он все равно Ленчика на «елку» доставит! А если Мишка что-то решил, то обязательно сделает, даром, что всего лишь в четвертом классе учится, и его в компании мелким называют. Правда, отдать Ленчику свой собственный паек он был не в силах, но зато в силах был привести одноклассника на обед.

Нина

Он вышел из подъезда и медленно побрел в сторону Ленчикова дома. Мишка шел и думал о том, что голод, наверное, самое страшное испытание для человека. Когда ты ни о чем не можешь думать, кроме хлеба, когда ты видишь его во сне, когда он тебе мерещится в каждом валяющемся на мостовой камне, когда ты чувствуешь его запах даже через гарь разбомбленных и обгоревших домов. Он снится тебе по ночам, ты пишешь о нем в своем личном дневнике, ты разговариваешь с буханкой хлеба, умоляя ее вдруг появиться на столе… Когда норма стала совсем маленькой, а голод совсем нестерпимым, Мишкина мама разделила паек на маленькие порции и стала давать им с братишками каждый час по крохотному кусочку. Самый младший – Ванька катался по полу, плакал, просил «хлебушка», кричал: «Дай топор, я сундук разрублю, ты в нем еду прячешь!», но мама только бледнела, и, крепко обнимая младшего за плечи, прижимала к себе, или, посадив на колени, качала, как младенчика. Средний – Сашко не плакал, он просто тихо и быстро угасал, бледнел, худел, а однажды заснул и не проснулся…Мишке было очень стыдно, что в тот день он один, не поделившись с младшим, съел Сашкин кусок пайка, к которому тот так и не притронулся, а потом хлеб стал ему совсем не нужен. Замирая от стыда и непреодолимого чувства голода, Мишка, пока младший спал, а средний был в забытьи, осторожно забрал из уже холодевших рук Сашки кусенечек, заботливо вложенный матерью и тут же проглотил. Так стыдно ему никогда еще не было, но бороться с собой он тоже уже не мог…Мишка решил, что когда-нибудь он расскажет об этом дурном поступке маме и друзьям, но пока не смог этого сделать – слишком стыдно было.

Когда брата «похоронили» в подвале дома с витражами, мама продолжала нарезать оставшимся сыновьям хлеб почти прозрачными кусенечками и давать их через час. А неделю назад, когда мама ушла вниз за дровами, брат перевел стрелки на полчаса вперед. Мишка это видел, но ничего не сказал матери – и ее было жалко, и смотреть на муки младшего было нестерпимо. Мама вошла в комнату, Ванька бросился к ней с криком: «Мамочка, час прошел». Мама посмотрела на часы, все поняла, села на пол и заплакала, хотя не плакала с того самого дня, каогда черный репродуктор произнес страшное слово: «Война».

А сейчас у мамы совсем мало сил осталось, она сидит вместе с Ванькой в холодной комнате и даже не может больше добывать дрова. Теперь это Мишкина обязанность. Ходит он по дворам, собирает ветки, палки, обломки мебели, короче, все, что на растопку годится и несет домой. В квартире они уже почти все книги и все свою мебель сожгли…

Мишка шел и сжимал кулаки, ему казалось, что если сейчас из-за угла выскочит немец, то он, советский школьник, его убьет. Он задушит его своими худыми руками с синими жилками вен, или схватит первый попавшийся кусок железа и с наслаждением опустит на голову мерзко улыбающемуся фашисту – когда он думал о врагах, то почему-то всегда представлял их лица перекошенными ухмылкой. Такая ненависть его переполняла, что перехватывало дыхание…

В конце улицы, недалеко от Мальцевского рынка показалось какое-то странно существо. Мишка даже сначала не понял – мужчина это или женщина, или ребенок. За ним гнались разъяренные люди, было видно, что бежит существо из последних сил. Постепенно его бег становился все медленнее и медленнее, наконец, оно повалилось на мостовую, и на него тут же обрушился град ударов преследователей. Мишка кинулся вперед, он понимал, что сейчас случится страшное – люди растерзают человека, не фашиста, которого он сам только что, хотел убить, а такого же, как они, советского человека. Он не знал, что за преступление совершило несчастное существо, но точно понимал, что оно не заслужило такой участи. Мишка еще не сообразил, что он сможет сделать один против разъяренной толпы, но он точно знал, что молчать не будет. Он побежал изо всех сил, на которые были способны подгибающиеся от голода ноги, но когда он оказался около толпы, все уже было кончено…

На мостовой лежал мертвый человек, замотанный в какие-то лохмотья, отчего не сразу можно было понять – какого он рода. Вглядевшись в залитое кровью лицо, Мишка с ужасом узнал в погибшей свою соседку Нину. В руках у нее был зажат кусок серого сырого хлеба.