Налет.
В ту же минуту, неприятно прорезав тишину, «заголосила» сирена воздушной тревоги, но никто из ребят не побежал вниз, все так привыкли к ее завываниям, что давно перестали спускаться в убежище – берегли силы, считая, все равно, чему быть, того не миновать. По коридору быстрым шагом прошла высокая, почти прозрачная десятиклассница Ира в ватнике, с противогазной сумкой через плечо, серьезная и сосредоточенная – она торопилась дежурить на крышу – тушить зажигательные бомбы. Мальчишки потянулись за ней. Хоть и маловаты некоторые были для «дежурств» на крыше, а помочь любимому городу и своей школе всем хотелось. Налет был особенно страшным, грохот стоял такой, что посуда на полках столовой скакала, как сумасшедшая, этот час был похож на ад. Под конец бомбежки в учительскую влетел снаряд, оставив безобразные дыры в стене и потолке, и вылетев в окно, упал во дворе. В этот раз ни погибших, ни раненных не было: мелкие ребята и учителя были в это время в другом конце большой комнаты. После отбоя пришлось, правда, перевязать обожженную руку Мишки – задела его одна из немецких «зажигалок», «плюнула» из последних сил прямо на руку, пока тот ее лихо закидывал песком, в изобилие насыпанном на крыше. Мишка сначала и внимания на боль не обратил, это уж когда возбужденная ватага во главе с бойцом ПВО серьезной и сосредоточенной Ирой, спустилась на второй этаж, увидела девушка, что не копоть на руке у пацана, а кровь запеклась. Быстро и деловито обработав рану, Ира собралась доложить в штаб, что зажигательная бомба, попавшая на крышу школы, потушена и пострадавших нет. Она, правда, напоследок оглянулась с сомнением на Мишку, размышляя, стоит ли его считать пострадавшим, но потом, решив, что все-таки не стоит, ушла. В этот день в дневниках появилась становившаяся привычной надпись: «Тревога. Не учились».
Мальчишка со светлыми волосами.
На следующий день после уроков ребята опять собрались на излюбленном месте – у печки.
– Все, двигаем к Николаю Матвеевичу, его опять не было. Надо идти, пока не поздно, лепешку я прихватил – осипшим от холода голосом сказал Вовка. Все согласно закивали головами. Почему они решили поделиться с немолодым учителем своим и без того скудным пайком, ребята, наверное, даже себе ответить не смогли бы…Сказать, что они жили «сытее», чем другие – нельзя. Голод стал неотъемлемой частью их жизни, с ним они засыпали, с ним просыпались, только во сне это чувство немного притуплялось, особенно, когда снились бабушкины щи или французский батон из булочной на Невском, правда, после таких «вкусных» снов он нападал с удвоенной силой. Но почему-то сейчас они все-таки медленно шли по Лиговскому, неся учителю лепешки из лебеды, переступая через замерзшие лужи воды и крови. В одном месте Мишка, увязавшийся за старшими, споткнулся и упал на какой-то холм. Он никак не мог подняться, барахтаясь на льду. Когда Вовка с Олегом подошли ему помочь, оказалось, что Мишка лежит на труппе мальчика со спутанными светлыми волосами. Рядом с ним валялось перевернутое ведро, вытекшая из него вода превратилась в лед, да и сам лежащий на красном снегу, давно стал ледяным холмиком. Подняв Мишку, ребята, несмотря на мороз, сняли шапки и застыли в молчании, глядя на погибшего. Первым заговорил Вовка.
– Я знаю, что мы выживем и будем хорошо жить…Не бывать тому, что бы мы погибли…
– Умрем, а не сдадимся немцам на погибель, – поддержал друга Олег-старший, имя которого на самом деле было Адольф. Родители своего первенца в честь друга-немца так назвали. Только сейчас это имя «носить» было и неприятно, и страшно, вот и стали его звать не Доликом, а Олегом, только «старшим», поскольку в семье уже был один Олег – младший. Правда, хоть Долик-Олег и был старшим в семье из детей, и даже назывался таковым, но ему еще только тринадцать исполнилось. Парень почему-то сильно серьезным вырос, не по годам. Его многие старшеклассники слушали и уважали, не говоря уж обо всей разновозрастной ватаге.
– Двигаем дальше? К Николаю Матвеевичу? – неуверенно спросил Сева, поглядывая на ребят, которые молчали, о чем-то думая, – Сейчас много…таких…на улицах лежит. У нас в соседнем магазине три дня одна женщина на ступеньках пролежала…, – продолжил он после паузы. Ребята медленно зашагали по мостовой, но через несколько шагов, не сговариваясь остановились. Первым повернул назад Олег, за ним потянулись остальные.
– Мы должны что-то сделать…не хорошо, что он так тут…лежит…А если б кто-то из нас вот так…на мостовой остался?…– спросил Олег.
– Ну да. Не хорошо? А что мы можем сделать? – веснушчатый Даня вопросительно оглядывал друзей. Все молчали, пытаясь понять, что они смогут сделать для погибшего мальчишки со светлыми волосами, да и смогут ли. Неожиданно первым робко заговорил Мишка:
– Я знаю! Честное пионерское, знаю, что делать! Когда дядя Слава-скрипач, сосед наш, помер, мы с мамкой не смогли его сами поднять, а папки не было – его редко с работы отпускают, вот мамка и пошла в милицию, – после этих слов Мишка почему-то замолчал.
– И? – нетерпеливо спросил Вовка, понимавший, что уходят драгоценные минуты.
– И пришел милиционер, – очнувшись, продолжил Мишка – в книжечку какую-то, ну, специальную такую записал, потом погрузил дядю Славу на саночки и увез, мы, между прочим, с мамкой ему помогали соседа по лестнице спускать. Ух, и тяжело было!
– Мы не можем сейчас идти искать милицию…Мы даже не знаем, в какой стороне самое близкое отделение находится. Кто знает – сколько времени на поиски уйдет? Нам спешить надо – вдруг Николаю Матвеевичу совсем плохо? – сказал Олег но, немного помолчав, в раздумье продолжил, – и оставлять его здесь мы тоже не можем…
Все согласно закивали головами.
– Я знаю, что надо сделать! – опять встрял Мишка, – его надо увезти.
– Увезти? Куда? – вопросительно поглядел на друзей Севка, а они так же вопросительно посмотрели на него. Воцарилось молчание.
– Я знаю куда! – неожидано воскликнул Мишка так громко, что ребята подпрыгнули от неожиданности.
– Напугал, знаток, – слегка улыбнулся Данька и потрепал младшего по голове.
– Когда Сашко умер, ну, который средний наш брат, он самый слабенький оказался…Он и до войны много болел, и осенью тоже, когда все началось…– немного помолчав, Мишка продолжил, – мы его в подвал отнесли, ну, в бомбоубежище, нам еще сосед дядя Слава помогал, который скрипач, он тогда еще не помер, он тогда нам потом еще музыку грустную сыграл…Я покажу – куда мы его отнесли!
Все опять посмотрели друг на друга.
– Я тут во дворе, у дома, видел кусок железа, вооо такой – Мишка широко развел в сторону руки, пытаясь растянуть их как можно шире.
– Зачем он нам?
– Можно его (он быстро взглянул в сторону лежащего) на железо положить, ну, на кусок то этот и отвезти, как на санках…Так легче…и быстрее…Я видел – так делают…Честно, видел!
Все замолчали, обдумывая Мишкино предложение.
– Молодец, мелкий, дело говоришь, – подытожил Вовка, – показывай, где кусок свой видел.
Мишка, обрадованный, что и он пригодился, махнув призывно рукой, зашагал назад, за ним двинулась вся ватага. И действительно, буквально через пару метров, в подворотне лежал кусок листового железа, скорей всего сорванный с крыши во время бомбежки. Взяв лист с собой, они вышли на проспект, осторожно переложили на него мальчишку со светлыми волосами и повезли. Впереди шли Олег-старший и Вовка, сзади «повозку» толкал Мишка, по краям поддерживали Сева и Даня. Ребята шли медленно: как ни мал был погибший, тяжело было его везти по неровной мостовой, пересекая застывшие ледяные потеки, искореженное железо, валявшиеся повсюду осколки стекла и битого кирпича. Навстречу шли люди, больше похожие на тени, в одном месте пришлось уступить дорогу старушке, замотанной до самых глаз платком. Она, не глядя по сторонам, низко наклонившись над мостовой, шла, с трудом таща за собой санки с ведром, точно таким же, какое вез несколько дней назад светловолосый мальчишка. Проводив взглядом старушку, они двинулись дальше. Неожиданно Мишка закричал: