Труднее было «отвязаться» от Сербии. Но и тут можно ведь было вспомнить, с какой необыкновенной легкостью сама Сербия дважды - в 1881 и в 1905 годах - «отвязалась» от России. Причем, в первом случае вдобавок еще и заключила на 15 лет военное соглашение с ее злейшим врагом, Австро-Венгрией, которую М.П.Погодин обзывал, как мы помним, «бельмом на нашем глазу, типуном на нашем языке». Короче говоря, предлагал Розен ту самую переориентацию внешней политики России, которую требовала программа Столыпина. Перелленив центр тяжести этой политики с европейского конфликта и балканской мясорубки на освоение гигантских ресур­сов Сибири, переориентация эта как раз и обеспечила бы Столыпину те двадцать лет мира, которых требовали его реформы[127].

Не следует, конечно, думать, что Розен был в ту пору единствен­ным государственным человеком в России, делавшим в своём внеш­неполитическом планировании упор на освоение Сибири и даже на угрозу ей со стороны Китая. Британский историк обращает внимание на то, что «многие влиятельные люди в России, самые известные из

них князь С.Н. Трубецкой и М.О. Меншиков, ужасались [уже в начале XX века] потенциальной угрозе для полупустой Сибири со стороны громадного населения Китая и тревожным, с ихточки зрения, при­знакам восстановления его единства и военной мощи³¹.

Так или иначе, вовсе не потому, как видим, вступила Россия в губительную для себя мировую войну, что другого выхода у неё не было или что «выбор за нас сделала Германия», как пытается убе­дить читателей Пайпс. Альтернатива была.

В частности, Розен, как видим разработал и предложил ее задол­го до рокового июля. Современный британский историк междуна­родных отношений Доминик Ливен замечает по этому поводу, что «с точки зрения холодного разума ни славянская идея, ни косвенный контроль Австрии над Сербией, ни даже контроль Германии над про­ливами ни в малейшей степени не оправдывали фатального риска, на который пошла Россия, вступив в европейскую войну»³². Ибо, заключает он, «результат мог лишь оправдать мнение Розена и под­твердить пророчество Дурново»³³.

Загадка

Только где же было взять в тогдашней России этот «холодный разум»?

Глава девятая Как губили петровскую Россию

В любом случае не может сколько-нибудь серьезный исследователь той роковой предвоенной ситуации отри­цать, что перед нами здесь загадка поистине гигантская.

Почему, собственно, поверила культурная элита постниколаев­ской России геополитической стратегии нелюбимого ею Александра III, оставшись глуха и к предостережению Соловьева, и к категориче­скому требованию Столыпина, и к настойчивым возражениям Витте³⁴, и к пророчеству Дурново, и к альтернативному плану Розена,

LievenD.CB. Russia and the Origins of the First World War? NY., 1983. C. 10.

Ibid. P. 101.

Ibid. P. 154.

Восточный вопрос во внешней политике России конца XVIII - начала XX века. М., 1978..

и вообще к каким бы то ни было доводам «холодного разума» (точно так же, заметим в скобках, как не вняла она в 1863-м отчаянному воплю Герцена)? Почему так дружно- с таким беззаветным энтузиаз­мом -толкнула она свою страну в пропасть? Как могло такое случиться?

Вот же в чем на самом деле загадка, а вовсе не в том, как готови­лись завоевывать Россию большевики (еще за полгода до революции Ленин, как известно, ожидал ее лишь лет через 50-70). И тем более не в социально-экономических перипетиях ее дореволюционного бытия (во всяком случае внутри страны никаких экстраординарных неприятностей в ту пору не наблюдалось). Но если не в этом было дело, то в чем? Должна же в конце концов быть причина, которая толкнула Россию в июле 1914 года на фатальный риск. Причина, гово­рю я, ввязаться в войну, которую она практически неминуемо долж­на была проиграть, как проигрывала все войны, начиная с середины

века? Почему-тоже «цель, поставленная П.А. Столыпиным после революции 1905-1907 гг., - уберечь страну от новых потрясений - не была достигнута»³⁵? Понимают ведь это, как видим, и российские историки. Но по какой причине не спрашивают, почему?

Много лет ждал я, что, по крайней мере, поставит эти решающие вопросы, от ответа на которые зависела судьба страны на столетие вперед, советская историография. Очень меня обрадовал выход в свет в конце 1970-х фундаментального коллективного труда «Восточный вопрос во внешней политике России конца XVIII - нача­ла XX века». Но нет, и в нём рассматривалась эта смертельная ошиб­ка вовсе не как ошибка, но как нечто естественное, обусловленное вполне абстрактной «буржуазно-помещичьей» природой царизма.Еще более чувствительным ударом по моей вере в российскую академическую историографию было появление в конце 1990-х, т.е. уже в постсоветской, свободной от диктатуры сакральных марксист­ско-ленинских «высказываний» стране пятитомной «Истории внеш­ней политики России», последний том которой был посвящен началу

века[128]. Увы, и там было то же самое. Этим, я думаю, и объяснялось моё облегчение, когда я узнал о выходе в 2007 году уже упоминавшей-

Кострикова Е.Г. Российское общество и внешняя политика накануне Первой мировой войны. М., 2007. С. 396.

ся монографии Е.Г Костриковой, специально посвященной внешнепо­литическим проблемам России накануне Первой мировой войны³⁷. Уж здесь-то, был я уверен, не уйти автору от «проклятого вопроса».

Признаюсь, чтение монографии Костриковой добило мою веру в академическую историографию. Опять никакой загадки, никакой альтернативы губительной войне. Даже имён Дурново или Розена нет в именном указателе книги. О Соловьеве и говорить нечего. Витте упомянут дважды, но оба раза по поводам, не имеющим ни малейшего отношения к его внешнеполитической позиции. Ничего, кроме набивших оскомину в советские времена намеков, что вроде бы «помещичьи круги» были за сближение с Германией, тогда как «крупные финансовые, торговые и промышленные капиталисты» предпочитали союз с Антантой. Вот примерно так: «В России еще сохранялись силы, преимущественно помещичьего толка, настроен­ные на кардинальную перемену внешнеполитического курса страны в пользу Германии. И они были близки к Николаю II. Однако... сторон­ники Антанты имели значительный перевес»³⁸.

Почему, однако? И что общего имела, скажем, газеты Земщина (прогерманского толка) с помещиками? И было ли антигерманское суворинское Новое время на содержании у «крупных финансовых капиталистов»? Конечно же, нет у автора даже попытки ответить на эти вопросы, кроме примитивно-советских «классовых» суррогатов. Ей богу, вполне уместна была бы такая монография в разгар бреж­невских 1970-х.

Еще важнее, однако, другое. А именно, что даже с перенятой у советских историков фаталистической позиции простого клерка в суде истории, призванного лишь еще раз зарегистрировать её при­говор, все равно не сходятся у автора концы с концами. Судите сами. Мы уже знакомы с «убежденными монархистами и буржуазно-поме­щичьими кругами, традиционно ориентировавшимся на укрепление политических и экономических связей с Германией»³⁹. Знаем мы также, что круги эти «были близки к Николаю II», Верховному главно-

Кострикова Е.Г Цит. соч.

Там же. С. 397.

командующему, ответственному за внешнюю политику страны. Знаем и то, что «даже В.Н. Коковцова и П.А. Столыпина называли в числе сторонников сотрудничества с Германией»⁴⁰. Знаем, наконец, что «для германского правительства было очень важно в случае возмож­ного столкновения удержать Россию от активной поддержки Англии»⁴¹.

Всё это, подчеркиваю, знаем мы от автора. В том числе и то, что Германия вовсе не приглашала Россию принять участие в войне про­тив Англии, но всего лишь пыталась удержать её от «активной под­держки» своего главного соперника. И это в общем совпадало с позицией вооруженного нейтралитета России «в случае возможного столкновения», с той самой, другими словами, позицией, которую отстаивали Витте, Розен и Дурново.