Bruce Lincoln. Nicholas I, Autocrat and Emperorof All Russias, Northern Illinois Univ. Press, 1989, p. 152.

Б.Н. Миронов. Социальная история России периода империи, М., 1999, т. 2, с. 149. «Русская старина», 1898, сентябрь, с. 270.

Нет, еще в ноябре предшествующего года в тех губерниях ели желу­ди, не было ни всходов, ни хлеба, ни овощей, голод представлялся везде и во всем, а в Петербурге узнали об этом лишь через шесть месяцев — в мае, когда целые селения заражены были повальными болезнями, когда уже младенцы умирали у груди матерей, находя в них не жизнь, а заразу смерти».¹¹

Иначе говоря, не только Его Императорское Величество, но и министерства, ведавшие народным благосостоянием, и даже ill отделение, глаза и уши государевы, незамедлительно реагировав­шее на каждое пусть отдаленно крамольное высказывание даже в верноподданной булгаринской «Северной пчеле», понятия не име­ли на протяжении полугода, что целые губернии умирают от голода. Кутузов, пытался, как умел, объяснить зту несообразность. И конеч­но, тотчас же приходил в жестокое противоречие с оправданиями бюрократии, которые слышали мы от отечественных «восстановите­лей баланса»: «Причина столь предосудительной невнимательнос­ти, — говорит генерал, — заключается в том, что всё внимание глав­ных начальников обращено на очистку бумаг для представления в отчетах блестящей деятельности, когда сущность управления — в самом жалком положении»¹² И вообще, продолжает он,

«бедственное состояние государства происходит от недостатка ад­министративного устройства, производящего множество чиновни­ков, желающих обогащения, а от сего нет правды в судах, нет исти­ны в делах, одна корысть и угнетение»Р Пусть читатель сам теперь судит, похожа ли хоть сколько-нибудь нари­сованная Кутузовым картина на «правомерное государство», которое, как пытается уверить публику Б.Н. Миронов, воцарилось при Николае.

Разумеется, окажись Кутузов писателем, можно было бы и его горькие наблюдения попытаться выдать за «намеренные преувели­чения с целью дискредитации верховной власти». Но он-то дове­ренное лицо императора, им самим и отправленный инспектиро­вать российские губернии, какая уж тут «дискредитация верховной власти»! Вот генерал и рапортует — честно, совестливо — в укор на-

Там же, с. 274 (выделено мною. —А.Я.)

Там же.

шим «восстановителям баланса». Профессиональные писатели чув­ствовали и передавали свои ощущения с куда большей экспресси­ей. Сошлюсь хоть на самого яркого, самого искреннего из них Глеба Ивановича Успенского. Вот его впе­чатления от николаевской эпохи.

«Не показывать виду, что не бо­ишься, показывать, напротив, что боишься, трепещешь — то­гда как для этого и оснований никаких нет, вот что вырабо­тали эти годы в русской толпе. Надо постоянно бояться — это корень жизненной правды, все остальное может быть, а мо­жет и не быть, да и не нужно всего этого остального, еще наживешь хлопот — вот что носилось тогда в воздухе, угне­тало толпу, отшибало у нея ум и охоту думать... Уверенности, что человек имеет право жить, не было ни у кого; напро­тив, именно эта-то уверенность и была умерщвлена в толпе... атмо­сфера была полна страхов; „пропадешь!" кричали небо и земля, люди и звери. И всё ежилось и бежало от беды в первую попавшуюся нору».^и Так мироновское «правомерное государство» выглядело на практике.

Вот и попробуйте после этого не поверить горькому признанию А.В. Головнина, министра народного просвещения в правительстве «молодых реформаторов» в 1860-е: «Мы пережили опыт последне­го николаевского десятилетия, который нас психологически иска­лечил».¹⁵ Или суровому приговору С.М. Соловьева: «Невежествен­ное правительство испортило целое поколение».¹⁶

^1/1 Сочинения Глеба Успенского, Спб., 1898,1.1. с. 175-176.

Quoted in Bruce Lincoln. In the Vanguard of Reform, Northern Illinois Univ. Press, 1982, p. 85 (emphasis mine. —A.Y.)

Глеб Иванович Успенский

CM Соловьев. Мои записки для моих детей..., Спб., 1919, с. 123 (выделено мною. — АЯ)

Честно говоря, важны эти свидетельства полуторастолетней давности главным образом для тех читателей, кто не пережил «чер­ную дыру» сталинизма, поразительное сходство которого с николаев­ской эпохой так потрясло Джорджа Кеннона.Тем, к сожалению, уже немногим, кто пережил, нет нужды рассказывать о том, как «младенцы умирали у груди матерей» или как безжалостно калечили умы последу­ющих поколений сверхдержавные амбиции, возведенные в ранг госу­дарственной идеологии. Даже брежневское, посттоталитарное время, когда идеология эта лишь догнивала в номенклатурных кабинетах, и то оставило после себя безнадежно расколотую элиту, значительная часть которой, как мы еще здесь увидим, и сегодня страдает сверхдер­жавными комплексами. Что ж удивляться жалобам Головнина и Соло­вьева, переживших подобный кошмар во второй четверти XIX века? Таков был тогда воздух эпохи, над которым годы, казалось, невластны.

Глава шестая Рождение

наполеоновского комплекса ИДеЙНОв НаСЛвДИв

Николая И это обстоятельство не­вольно наводит на мысль, что есть еще одно измерение загадки николаевской России, на которое «восстанови­тели баланса» попросту не обратили внимания. Все они считали свою задачу исчерпанной, убеждая читателей, что в царствовании Николая были не только дурные, но и хорошие стороны. Одни, как Брюс Линкольн, подчеркивали, что, по крайней мере, «все было тог­да определенно и жизнь предсказуема».¹⁷ Другие, как Б.Н. Миронов или В.В. Кожинов, добавляли к этому упреки в адрес «писателей и современников», якобы оболгавших императора, и дипломатов, якобы его обманывавших. Третьи, как А.Н. Боханов, только удивля­лись «ненавистникам российского государства», так до сих пор и не сумевшим понять столь очевидную для него истину, что «монархи в России получали свои прерогативы не от народа, а от Всевышнего, наделявшего их властью на земле».¹⁸ Не понимают, мол, а всё пыта­ются судить земным судом помазанника Божия.

Bruce Lincoln. Nicholas I, p. 157.

A.H. Боханов. История России: XIX — начало XX в., М., 1998, с. 13.

И никому из этих исследователей не пришла в голову элементар­ная мысль об идейном наследстве, которое оставило николаевское царствование — не только в умах и душах современников, но и в самой структуре мировосприятия последующих поколений, в их «моральном строе», как сказал бы П.Я. Чаадаев. Все они, например, прошли мимо невинной на первый взгляд, но зловещей, если посмотреть на неё из будущего, записи в дневнике А.В. Никитенко от 26 апреля 1828 года, что предстоит отныне России «борьба кровавая за первое место в ряду царств вселенной».¹⁹ Никто из «восстановителей баланса» не задумал­ся над тем, почему не могла появиться такая странная запись ни при Екатерине, ни при Александре, а вот при Николае вдруг появилась. Не задумались, другими словами, почему первая искра сверхдержавного превосходства России оказалась зароненной в сознание очень уме­ренного консерватора уже в самом начале именно этого царствова­ния. И тем более о том, какое пламя должно было из неё возгореться.Не обратили они внимания также и на серию удивительных про­зрений, замечательных интуиций, словно нечаянно прорвавшихся у современников и историков николаевской эпохи. Я знаю, по крайней мере, о трех таких пронзительных интуициях. Две из них читателю уже знакомы. Разве не сказал М.П. Погодин о николаев­ской системе еще в самом разгаре Крымской войны, что «рабы сла­вят её порядок, но такой порядок поведет [страну] не к счастью, не к славе, но в пропасть»?²⁰ В середине XIX века можно было, навер­ное, отнести это зловещее пророчество к предстоявшей тогда Рос­сии капиту/ущии, хотя и в ту пору выражение «поведет страну в про­пасть» должно было выглядеть по меньшей мере странно.