Все это правда. Только пришло время поговорить о том, чего не рассказали нам случайные наблюдатели и биографы, не говоря уже

М. Полиевктов. Николай I: биография и обзор царствования, М., 1918, с. XI.

Quoted in}. Gleason. The Genesis of Russophobia in Great Britain, London, 1950, p. 224.

N. Riasanovsky. Nicholas I and Official Nationality in Russia: 1825-1855, Univ. of California Press, 1969, p. 46.

о «восстановителях баланса». Мы хорошо знаем Николая как гро­мовержца, как строгого отца-командира, как внимательного, не­смотря на множество светских романов, семьянина, как честолюби­вого политика, очарованного европейской славой своего покойно­го брата, даже как талантливого актера, «лицедея», говоря словами Ф.И. Тютчева. Но мы очень плохо знаем его как человека, страдав­шего острым дефицитом собственных идей. Император, конечно, тщательно скрывал этот недостаток под в высшей степени импозант­ным facade d'un grand homme, по словам Тютчева. И тем не менее Николай не мог, как мы видели, на протяжении десятилетий найти адекватную, убедительную для созданной им самим новой элиты страны форму реализации сверхдержавного могущества России.

И по самой природе режима помочь императору заполнить ва­куум, созданный отсутствием у него собственных идей, могли не­многие. Независимое политическое мышление и сотрудничество с режимом были, как мы знаем, при Николае не в моде: первое опасно, второе считалось не совсем приличным. И потому лояльные режиму самостоятельные политические идеологи были в николаев­ской России большой редкостью. Нам, собственно, известны лишь трое: С.С. Уваров, Ф.И. Тютчев и М.П. Погодин. Уваров, однако, в сферу иностранной политики не вмешивался. Его идеологическая формула — Православие, Самодержавие и Народность — предна­значена была исключительно для внутреннего потребления. Имен­но поэтому он никак не мог помочь императору найти то, чего тому недоставало, и в конечном счете выпал из игры.

Политика, однако, так же не терпит пустоты, как и природа. И николаевская элита выдвинула двух других идеологов, внешнепо­литические проекты которых соперничали на российской политиче­ской сцене 1840-1850-х за то, чтобы стать основой нового внешне­политического консенсуса.

Вот об этих, не замеченных биографами Николая сюжетах, мы главным образом здесь и поговорим. И о том, как заполнялся идео­логический вакуум в международной политике России. И о том, как складывались и что представляли собою соперничавшие идейные платформы. И о том, как моральное обособление от Европы пере­растало под влиянием этих «новых учителей», по выражению Чаада­ева, в обособление политическое. А также о том, к чему это привело.

«Россия сбилась

с пути» Мы привыкли к беспощад­ной критике николаевского царствова­ния со стороны людей предыдущей, александровской эпохи. Менее привычно слышать уничтожающую критику императора из его соб­ственного лагеря. Между тем уже через несколько месяцев после кончины Николая имперская злита, словно очнувшись от дурного сна, кипела негодованием по поводу ничтожества его замыслов и бездарности его политики. И упреки зти точно отражали взгляды победителя, того из «новых учителей», чьи идеи взяли верх нац иде­ями его соперника. Мы знаем это, в частности, потому, что обвине­ния в адрес покойного императора были аккуратно зафиксированы в дневнике А*Ф, Тютчевой, очень хорошо осведомленной и влия­тельной фрейлины новой императрицы.

Глава шестая Рождение наполеоновского комплекса

Конечно, Анна Федоровна отнюдь не была, как мы еще увидим, беспристрастной наблюдательницей, но она превосходно знала си­туацию изнутри — как при дворе, так и в обществе. Мы еще не раз прибегнем поэтому к её дневниковым записям как к необычайно важному источнику.

«Обвиняют его [Николая], — писала Тютчева, — в чисто личной поли­тике, которая ради удовлетворения его собственного самолюбия, ради достижения европейской славы... предала наших братьев, пра­вославных славян, и превратила в полицмейстера Европы государя, который мог и должен был возродить Восток и церковь»? Суть обвинений, если освободить их от риторической шелухи, бы­ла проста: морально обособив Россию от Европы посредством Официальной Народности, он не обособил от неё страну полити­чески. До самого конца 1840-х Николай настаивал на союзе с вос­точноевропейскими монархиями, преследуя химерическую цель силой подавить с их помощью европейскую революцию. С точки "зрения «новыхучителей», это и было изменой сверхдержавному предназначению России, её национальным интересам, как они их понимали.

⁴ Анна Тютчева. Воспоминания, М., 2002, с. 203.

Та же Тютчева очень точно суммировала эти новые идеи.

«Николой считал себя призванным подавить революцию... И действи­тельно в этом есть историческое призвание православного царя. Но он ошибался относительно средств, которые нужно было приме­нять. Он пытался гальванизировать тело, находящееся уже в состо­янии разложения — еретический и революционный Запад — вместо того, чтобы дать свободу прикованному цепями, но живому рабу— славянскому и православному Востоку, который, сохранив истинную традицию веры и социального строя, призван внести в мир живи­тельное искупительное начало»? Короче говоря, новый миф — об умирающей Европе и о призван­ном обновить мир славянстве — уже овладел большинством полити­ческого класса России. А император, упоенный мечтой о европей­ской славе, сопротивлялся ему до самого начала 1850-х. Мало того, «винят его за гордыню, которая внушила ему ненависть ко всему, что было мыслящего и, до известной степени, независимого».⁶ Дру­гими словами, не только не было у Николая собственных идей, он и чужие из-за своей гордыни ненавидел — и в результате «Россия сбилась со своего пути».⁷

Нисколько не похоже зто, как видим, на критику С.М. Соловье­ва, Т.Н. Грановского или А.В. Никитенко, не говоря уже о П.Я. Чаа­даеве. И потому ставит перед нами эта критика из сверхдержавного лагеря серию новых вопросов, которые нам тоже придется здесь обсудить. Не только о том, как складывался новый миф, поссорив­ший политический класс николаевской России с его императором, или о том, как привел зтот миф к конфронтации с Европой, но и о том, почему так глубоко проник он в сознание последующих поколений. И, конечно, о том, как удалось ему пережить все рефор­мы и революции постниколаевской России.

Сначала, однако, давайте окончательно рассчитаемся с «вос­становителями баланса», которым подобные вопросы, естественно, не приходили в голову. В особенности с теми из них, кто утвер­ждал — и продолжает утверждать, — что «царствование Николая

Там же, с. 204.

Там же, с. 203.

было хорошим временем для многих в России»⁸ и что «при Николае I сложилась правомерная бюрократическая монархия».⁹

Глава шестая Рождение наполеоновского комплекса ду^

эпохи В предыдущей главе я обещал читателю подробнее познакомить его с до­кладной запиской генерал-адъютанта Н. Кутузова, отправленного в 1841 году императором в инспекционную поездку по трем средне­русским губерниям. На замечания этого наблюдательного генерала, касавшиеся состояния русской армии эа десятилетие до Крымской ка­тастрофы, мы уже ссылались. Но вот более общие его впечатления. Напомню лишь, что Кутузов — отнюдь не диссидент, не страдалец о бе­дах народных, как Радищев. Он солдат и перед нами не «сердца горе­стные заметы», но официальный рапорт государю. И тем не менее...

«При проезде моем по трем губерниям в самое лучшее время года при уборке сена и хлеба не было слышно ни одного голоса радости, не бы­ло видно ни одного движения, доказывающего довольство народное. Печать уныния и скорби отражается на всех лицах, проглядывает во всех чувствах и действиях. Эта печать уныния была для меня порази­тельна тем более, что благословение Божие лежало на полях губер­ний, мною проеханных, на них красовались богатые жатвы, обещав­шие вознаградить труды земледельца более, чем обыкновенно возна­граждает их северное небо нашей родины. Отпечаток этих чувств скорби так общ всем классам, следы бедности общественной так яв- ны, неправда и угнетение во всем так губительны для государства, что невольно рождается вопрос: неужели всё это не доходит до пре­стола Вашего Императорского Величества?»¹⁰ Несколькими страницами дальше, однако, Кутузов сам же и отвеча­ет на свой отчаянный вопрос. «В прошедшем году некоторые губер­нии поражены были голодом. Но разве голод вдруг упал с неба?