В-третьих, нужна новая опричная политическая элита, безусловно поверившая Идеологу (или идеологам) нового «переворота».
В-четвертых, либеральная элита должна быть идейно разоружена, деморализована и потому неспособна оказать «перевороту» серьезное сопротивление.
В-пятых, наконец, требуется для этого геополитическая ситуация, исключающая Европейский проект (по крайней мере, с точки зрения Лидера и идеологов Русского проекта).
Посмотрим теперь под углом зрения нашей формулы на то, что происходит в России сегодня. Нет нужды, я думаю, доказывать, что первого и пятого условий успеха Русского проекта сейчас не существует. Зато в наличии второе условие — в лице многочисленной неоконсервативной котерии, пытающейся сыграть роль коллективного Карамзина (или Отдела пропаганды). Третье и четвертое, наконец, условия — обновление политической элиты и идейное разоружение либералов — происходят на наших глазах. Тут, однако, сложность. Покуда формирующий новую, лояльную ему элиту Лидер к «особому пути» России безразличен, нет оснований ожидать, что она тотчас и бросится в объятия идеологов Русского проекта. За неё им — в ожидании нового, более «патриотического» Лидера — еще предстоит побороться.
Присмотревшись к идейной жизни страны, мы ясно увидим, что именно это сегодня и происходит. Идеологи Русского проекта отчаянно борются за умы новой политической элиты и молодежи страны. Правда, договориться между собою они покуда не могут (не могут даже рассчитаться на первый-второй: все первые). Зато одно знают все они твердо: «переворот в национальной мысли» для Русского проекта — императив. И сила их в том, что сопротивления им практически не оказывают. Либералы отдали национальную мысль
в полное их распоряжение. Отсюда парадоксальный вывод Джеймса Биллингтона, что «авторитарный национализм [имеет в России шансы], несмотря на то, что не сумел создать ни серьезного политического движения, ни убедительной идеологии».159
Исторический опыт, надо признать, дает для этого вывода некоторое основание. В конце концов примерно такой же была ситуация в России и в царствование Александра I. С одной стороны, говоря словами того же А.Е. Преснякова, могло «казаться, что процесс европеизации России доходит до крайних своих пределов. Разработка проектов политического преобразования империи подготовляла переход русского государственного строя к европейским формам государственности; эпоха конгрессов [сегодня сказали бы саммитов] вводила Россию органической частью в европейский концерт международных связей, и её внешнюю политику в рамки общеевропейской политической системы».160
С другой стороны, однако, тогдашние идеологи Русского проекта столь же самозабвенно, как сегодняшние, готовили национальную мысль к «перевороту». Правда, ни серьезного политического движения, ни убедительной идеологии создать они в ту пору тоже не сумели. Но старались очень. До того даже, как мы помним, доходило, что, судя по донесению французского посла Коленкура, «в Петербурге говорят в ином доме о том, что нужно убить императора, как говорили бы о дожде или о хорошей погоде». И лишь победоносная война и отказ Александра от европейских реформ отсрочили тогда развязку.
Мы знаем, впрочем, чем кончилось дело. Русский проект победил — пусть не при действовавшем тогда императоре, но при следующем. Несговорчивого Александра сменил Николай — и Россия действительно «выпала» из Европы.
В этом сходство нынешнего раунда с тем, который выиграли после Александра идеологи Русского проекта. Но и различий масса, начиная с разгрома декабризма, который привел тогда к необратимому ослаблению либеральной оппозиции, и кончая откровенной * политической реакционностью тогдашней Европы. Надеяться в этих
James И. Billington. Ibid., p. 91.
А.Е. Пресняков. Апология самодержавия, Л., 1925, с. 15.
условиях сегодняшние неоконсерваторы могут поэтому лишь на то, что им удастся полностью деморализовать либералов, запугать и вывести из игры ту единственную элиту страны, что способна помешать им завоевать умы нового поколения.
Глава седьмая
Национальная идея ЗПИГОНЫ
«НОВЫХ учителей» Читателям, кото-
рые помнят последнее письмо Петра Яковлевича Чаадаева, принятое нами здесь за точку отсчета, понятно, о каких говорил он «учителях». Конечно о тех, что сеяли в умах молодежи московитский дурман, сбивая её с петровского европейского курса и готовя свой «переворот в национальной мысли». Мы видели, что и полтора столетия спустя эти «новые учителя» все еще с нами. Они по-прежнему изображают Европу как «чужую этноцивилизацион- ную платформу» и по-прежнему пытаются изобрести оправдания «языческому особнячеству». Как писал мне недавно коллега из Москвы, «радикальный пересмотр русской истории с националистических позиций идет полным ходом». В историографии советского периода дело уже обстоит так, продолжал он, «будто никогда не было не только перестройки, но даже и хрущевского доклада на XX съезде». И Нарочницкая, наверное, не преувеличивала, когда похвалялась, что её книгу — «антилиберальную и антизападную бомбу» — сметали с прилавков «не только оппозиционеры, но бизнесмены, профессора и высокопоставленные сотрудники». Что ж, современные новые учителя, как могут, окармливают свою паству. Правда, по сравнению с временами Карамзина или Данилевского, чего-то им недостает. Чего?
Представим на минуту, как свежо, как опьяняюще неортодоксально должны были звучать в эпоху Карамзина его, по пушкинскому выражению, «парадоксы». Чего стоила хотя бы максима, что «у России была своя история, нисколько не похожая на историю ни одного европейского государства, и её должно изучать и о ней должно судить на основании её же самой, а не на основании ничего не имеющих с ней общего европейских народов». Как соблазнительно ново звучал этот «парадокс», когда все вокруг повторяли на-
Глава седьмая Национальная идея! Эпигоны! 481
«новых учителей»
доевшую екатерининскую сентенцию, что «Россия есть держава европейская»! Напоминать ли, что даже самый знаменитый в русской литературе нонконформист Виссарион Белинский и тот поддался — пусть ненадолго — очарованию этой совсем недавно немыслимой новости?
Нечто похожее происходило полстолетия спустя и с трактатом Данилевского, когда ключевым словом в словаре русской элиты оказался «реванш». Публике была предложена наукообразная теория реванша, в которой спокойно, рассудительно и с большой, казалось, эрудицией обосновывалась закономерность торжества славянского культурно-исторического типа, поскольку он единственный в мире «четырехосновной». И к тому же предназначенный отправить отживший свой век романо-германский «тип» на свалку истории. Тем более, что Данилевский бесстрашно, в отличие от сегодняшних его эпигонов, шел в своих выводах до логического конца, провозглашая императивность большой войны, «кровавой борьбы» с Европой. Поистине предлагалась публике захватывающая дух идея, не уступающая по сенсационности карамзинской.
Читатель понимает теперь, конечно, в чем проблема наших «новых учителей». Они интеллектуально пусты. Собственных идей у них нет. Всё заимствовано, всё — ученические перепевы классиков консервативного национализма, всё — трусливое эпигонство.
Между тем их классики не предвидели того, что произошло с Россией в XX веке (как, впрочем, и того, что произошло с Европой и вообще с миром). И рецептов на этот случай в классических текстах не предусмотрено. Речь в них, как мы уже знаем, совсем о других сюжетах. Карамзин, правда, иностранной политикой, сколько я знаю, не интересовался. Но Погодин отлично понимал, что за его спиной стояла грозная военная сверхдержава. И он, вполне логично со своей точки зрения, планировал передел Европы. А Данилевский, позаимствовав погодинскую мысль, что славянские народы, как один, поднимутся вместе с Россией на «кровавую борьбу» с романо-гер- манской Европой, шел еще дальше. Он звал к войне, чтобы превратить Европу «в довесок Евразии, соскальзывающий в Атлантический океан», как сформулирует впоследствии его идею Нарочницкая. Но основывались все эти пророчества на уверенности классиков, что Россия с её славянским «дополнением» сильнее Европы, что нас больше, чем их, что равных нам по могуществу в мире нет.