Короче говоря, идея интеграции СНГ могла казаться идеальной, хотя и временной, подменой национальной стратегии страны. В нача­ле XXI века обнаружилось, однако, что она вдруг стала постоянной. Между тем у неё есть, по крайней мере, три недостатка, которые, если их вовремя не заметить, могут стать для России фатальными.

Во-первых, она совершенно бесплодна. В том смысле, что ров­но ничего не дает для избавления страны от её патерналистской традиции «людодерства», говоря языком Юрия Крижанича. Чему, спрашивается, мог бы научить Россию союз с такими светилами «людодерства», как Лукашенко в Беларуси, Каримов в Узбекистане или какой-нибудь новый Ниязов в Туркмении? Ясно, что ценности «нормальной» жизни Россия от СНГ перенять не сможет. От Европы могла бы, от СНГ — нет.

Во-вторых, имитация национальной стратегии обнажает и обос­тряет противоречия между Россией и Европой. Возрождая моско- витскую традицию «потребительского» отношения к Европе, она ли­шает Россию возможности заимствовать из неё не одни лишь техно­логии и капитал, но и главное её богатство — гражданские ценности, позволяющие стране жить «нормально» — без произвола чиновников, без нищеты и страха перед завтрашним днем. Как пи­сал один из виднейших немецких экспертов Александр Рар, «Рос­сия предлагает Европе общение, основанное на общих интересах, но не на общих ценностях, на экономическом прагматизме, но не

на гражданском диалоге, на партнерстве в модернизации, но не на демократическом партнерстве».¹⁵⁸

Такого рода «ножницы» могут в конечном счете привести к но­вому моральному обособлению от Европы. Иначе говоря, опять превратить Россию в европейского изгоя, вернуть её к статусу мос- ковитских и николаевских времен, от которого так отчаянно пытает­ся избавиться сегодняшняя Турция.

В-третьих, наконец, просто не может великий народ бесконечно пробавляться имитацией национальной стратегии, т.е. жить без це­ли и смысла, подменяя всё это тактическим прозябанием. Ведь уже пробовала так жить Россия в постниколаевские времена — и закон­чилось дело в 1917-м мы слишком хорошо знаем как. Короче, опас­но для политически немодернизированной страны жить без нацио­нальной стратегии.

Что поделаешь, не удалось, как видим, постсоветским элитам на перекрестке стратегий преодолеть трагический опыт своих пост­николаевских предшественников. Выбрали самое простое: верну­лись к дореволюционному образцу.

Глава седьмая

Национальная идея РаЗОруЖвНИв

либералов Самой загадочной, однако,

выглядит позиция постсоветских либералов. Уж их-то Европейский проект должен, кажется, устраивать по всем статьям. Хотя бы потому, что обе остальные стратегии им откро­венно враждебны. Я не говорю уже, что дал бы он им великое пре­имущество, которого не имеет в России никакая другая элита: преимущество представить своему народу достойную (и что не ме­нее важно, доступную пониманию каждого, кто мечтает о «нор­мальной» жизни) цель его исторического путешествия. Ведь они на самом деле единственные, кто действительно способен предло­жить стране национальную стратегию: политическую модерниза­цию, гарантии от векового произвола, возможные лишь в рамках Европейского проекта.

¹⁵⁸ Johnson's Russia List, May 27, 2004.

Тем не менее подавляющее большинство либералов так же рав­нодушны к Европейскому проекту, как и остальные элиты. Объяснить это могу я лишь «экономическим кретинизмом» одних (когда люди уверены, что достаточно привести в порядок «базис», экономику, а «надстройка», то, что Чаадаев называл национальной мыслью, ав­томатически приложится) и уникальным историческим невежеством других. В результате и те и другие не в состоянии понять решающую роль «национальной мысли» на перекрестке стратегий. И нечего ока­зывается им противопоставить ни Русскому проекту националистов, ни политическому ступору бюрократии. Отказавшись от Европейско­го проекта, постсоветские либералы, по сути, сами себя разоружили.

Ну вотхотя бы один пример, который обсуждали мы в этой кни­ге очень подробно. Нет сомнения, что николаевская реакция состо­ялась бы в 1825 году и без идей Н.М. Карамзина. Только «переворо­том в национальной мысли» она без них не стала бы. И к морально­му обособлению России от Европы не привела. Более того, нельзя исключить, что под влиянием ошеломляющего крымского разгрома николаевской системы начала бы Россия своё движение к европей­ской конституционной монархии не в 1905-м, когда было уже позд­но, но, допустим, в 1855-м, когда даже Погодин заговорил об «оча­ровательном слове свобода», когда всё еще было возможно. Иначе говоря, перед нами случай, в котором именно «переворот в нацио­нальной мысли» сыграл на решающем перекрестке русской исто­рии роль поистине роковую.

Так какой же, суммируя, оставляем мы на сегодняшнем пере­крестке выбор нашей истории-страннице?У Европейского проекта, если так и не возьмут его на вооружение российские либералы, шан­сов нет. На стороне постниколаевского тактического прозябания бю­рократия, но нет, если можно так выразиться, национальной энерге­тики. Бюрократия не сможет противостоять разделению бизнеса на «патриотический» и «антипатриотический», которого энергично до­биваются пропагандисты Русского проекта. И тем более не сможет она противостоять такому же разделению культуры, т.е. российской историографии, литературы и СМИ. Короче, дело, похоже, идет к тому, что истории-страннице опять, как в 1825 году, и выбирать-то будет особенно не из чего. Русский проект и с ним моральное обособление от Европы могут победить, так сказать, by default.

Глава седьмая Национальная идея

ретроспектива Так выглядит дело,

если смотреть на него глазами разочарованных современников. С точки зрения истории-странницы, однако, вместе с которой побывали мы на многих перекрестках русского прошло­го, начиная с кровавой опричной зари самодержавия в 1560-м и до праздничного отречения от него в феврале 1917-го (так напо­минавшего отчаянные августовские дни 1991-го), дело обстоит не­сколько по-другому.

Просто у неё другая, долгая ретроспектива, longue duree, как го­ворят французы. В отличие от современников, она имеет возмож­ность сравнивать.

Так вот, похож ли с точки зрения этой долгой ретроспективы пе­рекресток, на котором предстоит ей выбор сегодня, на тот, 1825 го­да, где пришлось ей предпочесть Русский проект? Похож, но еще больше не похож. И дело тут вовсе не в том, что реальность сегодня другая, как любят подчеркивать те либералы, что отвергают опыт русской истории-странницы в качестве матрицы, определяющей спектр возможных национальных стратегий. Само собою, Россия больше не крестьянская страна, как в прошлом веке, она — грамот­ная страна, продемонстрировавшая миру мощь своей культурной потенции. Но массовая психология, но патернализм и предпочте­ние силы праву, но неспособность сегодняшних элит принять макси­му Крижанича, что «мы не первые и не последние среди народов», но их имперский, наполеоновский комплекс — сильно ли все это из­менилось? А ведь решает дело именно это.

Попробуем в таком случае подойти к делу иначе. Если обобщить опыт всех перекрестков, на которых истории-страннице пришлось согласиться на Русский проект, получим в некотором роде формулу такого её выбора. Пять условий, оказывается, должны совпасть, чтобы Русский проект стал реальностью. Перечислим их.

Долгая

Во-первых, нужен для этого сильный Лидер, уверенный как в превосходстве России над Европой, так и в своей способности до­казать это превосходство на поле брани (или, по крайней мере, в открытой конфронтации).

Во-вторых, нужен авторитетный Идеолог, способный убедить по­литическую элиту страны, что у России нет с Европой ничего общего, ибо она — еретическая ли, революционная или, напротив, буржуаз­ная (выбор эпитетов зависел от времени) — для России смертельно опасна. И потому единственным способом самосохранения держа­вы является «переворот в национальной мысли»: для Ивана IV, на­пример, такую роль сыграл митрополит Макарий, для Николая I — Н.М. Карамзин, для Сталина — Отдел пропаганды ЦК ВКП(б).