Но поскольку здесь задача перед нами иная — проследить роковую для постниколаевской России метаморфозу Славянской идеи Погоди­на в её «исторический завет», — то на первый план, естественно, вы­двигается фигура главного её архитектора. Не то чтобы я совсем оста­вил Данилевского без внимания в заключительной книге трилогии. Мы довольно подробно обсудили там его «геополитическое счетоводство», перечисление «квадратных миль пространства» и миллионов населе­ния стран, предназначенных им для славянского «дополнения» России. Напомню лишь одну из его рекомендаций: включить «Королевство Ма­дьярское, т.е. Венгрию и Трансильванию, за отделением тех частей их, которые должны перейти к России, Чехии, Сербии и Румынии, прибли­зительно с 7000 ооо жителей и около з ооо кв. миль пространства».⁶⁶

Короче, о «геополитическом счетоводстве» Данилевского, впол­не, как видим, бесцеремонно перекраивавшего славянскую — и не­славянскую — Европу, мы говорили подробно, но о его теории «куль- турно-исторических типов», на которой это счетоводство основано, нет. Еще более важно, что за пределами нашего внимания остался спор о вкладе Данилевского в мифологию русского национализма (спор, не утихающий, как мы сейчас увидим, и по сей день). Между тем имеет он для нашей темы значение первостепенное. Хотя бы потому, что можно с уверенностью утверждать: без «России и Европы» Дани­левского, которая стала во времена националистической контрре­формы Александра III официальной философией русской истории (и соответственно была рекомендована преподавателям гимназий в качестве настольного пособия), у метаморфозы погодинской «мифо­логии» в Национальную идею, наверное, и шансов не было. Присмот­римся же к спору о Данилевском повнимательнее, он того стоит.

Н.Я. Данилевский. Цит. соч., с. 341.

Глава седьмая Национальная идея «Славянский 433

Нострадамус»

Гпава седьмая

Национальная идея «СЛЭВЯНСКИЙ

Нострадамус» Скажем прежде все­го, что еще со времен Александра III Данилев­ский всегда был культовой фигурой для академического крыла рус­ского национализма. Культовой фигурой остается он и в наши дни. В 1993 году некий Михеев назвал свою книгу о Данилевском «Сла­вянский Нострадамус».⁶⁷ В 1995-м мнение Михеева, по сути, под­твердил заведующий кафедрой русской истории в Петербургском университете проф. А.А. Галактионов. Он тоже считает «удивитель­ной особенностью книги Данилевского то обстоятельство, что... она актуальна даже сейчас в ходе очередного витка социального и наци­онального переустройства Европы и России».⁶⁸ Впрочем, предшест­венник Галактионова на этом ключевом научном посту 120 лет назад проф. К.Н. Бестужев-Рюмин пошел дальше Михеева, «приравнявте­орию Данилевского к открытию Коперника».⁶⁹

Куда, спрашивается, дальше? Тем не менее уже в 2001 году еще один д-р исторических наук Д.П. Балуев попытался превзойти пред­шественников, утверждая без тени юмора, что книга Данилевского была «взглядом, брошенным на историю не с „кочки зрения" евро­пейской цивилизации, а с высоты космоса и одновременно с высо­ты Божественного устроения всего сущего на всё в человеческом мире и вокруг него».⁷⁰ И даже Г.А. Зюганов не удержался от соблаз­на сказать своЈ веское слово в этом споре, объяснив читателям, что Россия сможет восстановить свое лидерство в мире лишь в качестве знаменосца открытого Данилевским «славянского культурно-исто­рического типа».⁷¹

На фоне всех этих восторгов совершенным диссонансом звучит приговор американского историка Роберта МакМастера, посвятив-

M.B. Михеев. Славянский Нострадамус, Брест, 1993.

Н.Я.Данилевский. Цит соч., с. V. (Предисловие А.А. Галактионова).

См. Б.П. Балуев. Споры о русской истории / Н.Я. Данилевский и его книга «Россия и Ев­ропа», Тверь, 2001, с. 116.

там же, с. 190.

«Современная русская идея и государство» под ред. Г.А. Зюганова, М., 1995, с. 25.

шего исследованию работы Данилевского больше десятилетия. По его мнению, «не изучив теорию Данилевского, мы не поймем природу русского тоталитаризма». Причем, главным элементом этой теории МакМастер считал «пропаганду войны».⁷² Разумеется, можно было бы сбросить со счетов приговор американца, тем бо­лее произнесенный в разгар холодной войны (хотя даже Б.П. Ба­луев не решился оспорить научную добросовестность МакМасте- ра), когда бы неожиданно не совпал он с суждением о Данилев­ском Владимира Сергеевича Соловьева, высказанным за много десятилетий до того, как появились на свет понятия тоталитаризма и холодной войны.

Вот как суммировал главную идею «России и Европы» Соловь­ев: «Славянский мир есть море, в котором должны слиться все пото­ки истории, — этою мыслью Данилевский заканчивает свою книгу, это есть последнее слово всех его рассуждений. Слияние же истори­ческих потоков в славянском море должно произойти не иначе, как посредством великой войны между Россией и Европой. По поводу этого рокового кровопролития Данилевский прославляет войну во­обще как единственный достойный способ решения мировых во­просов и даже сравнивает её с явлением Божиим на горе Синай».⁷³ Если добавить к этому, что Данилевский отнюдь не чурался и мечты о мировом господстве своего «славянского моря», гегемо­ном в котором, по его собственным словам, предстояло стать Рос­сии, то суждение МакМастера тотчас и перестает казаться столь уж экзотическим. Вот что говорит по поводу такого «мировладычест- ва» сам Данилевский: «пугало, отпугивающее от Всеславянства, есть опасение всемирной монархии — страх перед мировладычест- вом. [Но] если бы такое мировладычество и было естественным, не­обходимым следствием Всеславянского союза, то оно во всяком случае было бы не специально русским, а всеславянским... Древних римлян не пугала мысль о всемирном владычестве... Что за стран­ная скромность — отступать перед великою будущностью, чураться её из боязни быть слишком могущественным и сильным...?»⁷⁴

R.E. McMaster. Danilevsky: a Russian Totalitarian Philosopher, Harvard Univ. Press, 1967, p. 3-4.

B.C. Соловьев. Сочинения в двух томах. М., 1989,1.1, с. 515.

Н.Я.Данилевский. Цит. соч., с. 340.

Сходство с ранним, еще небитым, так сказать, Погодиным здесь неотразимо. С тем, который гордо спрашивал в 1838 году: «не в на­ших ли руках политическая судьба Европы и следственно мира, ес­ли только мы захотим решить её?»⁷⁵ С тем, иначе говоря, Погоди­ным, который не пережил еще шока военной конфронтации с Евро­пой и не подозревал, чем кончается такое «наполеоновское» фанфаронство. Но вот не прошло еще с тех пор и трех десятилетий, и мы снова слышим то же самое из уст его ученого преемника.

Глава седьмая Национальная идея

И тем не менее уверен был Соловьев, что работа Данилевского еще выгодно отличается оттого, что писали конкурировавшие с ним тогдашние националисты. «Данилевский имеет несомненное пре­имущество в выражении национальной идеи. Для прежних славяно­филов эта идея была по преимуществу предметом поэтического, пророческого и ораторского вдохновения... С другой стороны, в по­следние годы та же идея стала предметом рыночной торговли, огла­шающей своими полуживотными криками все грязные площади, улицы и переулки русской жизни. Против поэзии и красноречия спорить нельзя. Бесполезно также препираться с завывающим и хрюкающим воплощением национальной идеи. Но кроме этих двух крайностей, мы имеем, благодаря книге Данилевского, спо­койное и трезвое, систематическое и обстоятельное изложение этой идеи в её общих основах». И спорить с ним поэтому, полагал Соловьев, имеет смысл: «Обдуманная и наукообразная система на­ционализма... заслуживает и требует серьезного критического раз­бора».⁷⁶ Вот и попробуем в ней разобраться.