В этой жесткой формулировке содержалось практически все, что произошло со Славянской идеей накануне Первой мировой вой­ны, когда западные славяне оказались на стороне Австро-Венгрии, а южные отвернулись от России (за исключением Сербии, пресле­довавшей, как мы помним, свои собственные имперские цели). Больше того, нечаянно предсказал Палацкий и события 1968 года, когда погодинская идея неожиданно воскресла в брежневской им­перии, и «бархатные революции» 1989-го, и даже устремленность славянских государств в Европейский союз в наши дни.

Глава седьмая Национальная идея

Это сегодняшним российским геополитикам представляется славянская Европа «патронируемой территорией». Для старинных и гордых народов, которые её населяют, она — родина. И их стрем­ление к независимости с самого начала обрекало погодинское кре­до, неожиданно оказавшееся под пером его преемников «истори­ческим заветом» постниколаевской России, на статус, который предсказал ему Палацкий, на статус химеры.

Польский

вопрос В смелости и изобретательности, од­нако, Погодину не откажешь. Мы видели, как по­пытался он с помощью «очаровательного слова свобода» снять од­но из возражений славянского мира против союза с Россией. Сей­час мы увидим еще одну, столь же отважную попытку снять другое

⁵¹ А.Н. Пыпин. Цит. соч., с. 153-154-такое возражение — на этот раз в отношении покоренной Польши. «Если должен существовать Славянский союз, то мы должны отказать­ся от Польши», — решительно заявил Погодин в разгаре Крымской войны.⁵² Раздел Польши назвал он «предательским планом, на кото­рый Екатерина имела слабость, неосторожность или необходимость согласиться».⁵³ Чтобы представить себе, насколько смелой и неорто­доксальной была тогда эта мысль Погодина, достаточно сравнить её хотя бы с сентенцией Н.Я. Данилевского, ставшей впоследствии в на­ционалистических кругах стандартной: «раздел Польши, насколько в нем принимала участие Россия, был делом совершенно законным и справедливым, был исполнением священного долга».⁵⁴

Мысль Погодина была, однако, куда более дальновидна: «А для чего желать нам держать её при себе? Это болезнь на нашем теле. Это одна из причин европейской ненависти к России... Враги Рос­сии подоброходствовали нам эту несчастную страну».⁵⁵ И ведь ло­гично: «не прочнее ли, не полезнее ли нам быть во главе двадцати дружеских государств, нежели питать у груди одно враждебное?»⁵⁶ Тем более, что, восстанавливая Польшу в её «языковых границах», мы нанесли бы тем самым сильнейший удар по бывшим союзникам, а ныне недоброжелателям. Если исходить из принципа, что «где го­ворят по-польски, там и Польша», то ведь и «Познань — это Польша, возьмите её у Пруссии», скажем мы полякам. «Западная часть Гали- ции — там говорят по-польски, она ваша».⁵⁷ И посмотрим, что ска­жет на это Австрия. Деритесь с ней за единство независимой Поль­ши, восстаньте*против пруссаков в Познани — и пусть не нас, а их проклинает Европа как захватчиков. Элегантный, согласитесь, вполне макиавеллиевский план.

И словно предвидя возражения своих «патриотических» преем­ников, для которых расстаться с оккупированной Польшей было не-

М.П. Погодин. Цит. соч„ с. 126.

Там же, с. 171.

Н.Я. Данилевский. Россия и Европа, изд. 6, Спб., 1995, с. 27.

М.П. Погодин. Цит. соч., с. 126.

Там же, с. 127.

Там же, с. 130.

выносимо, Погодин попытался заранее утихомирить их тем, что са­ма по себе Польша все равно нежизнеспособна. Не сможет она «су­ществовать особо», ибо «страна она дополнительная, пограничная и отнюдь не самобытная».⁵⁸ И потому никуда Польша от нас не денет­ся, ибо только «при основании Славянского союза и при покрови­тельстве России... Польша может существовать особо. Это есть един­ственная сколько-нибудь возможная форма её будущего бытия».⁵⁹

Но маневр не удался. Оказалось, что преемников на мякине не проведешь. Не называя Погодина, Н.Я.Данилевский отвергнет его план на корню. Отвергнет потому, что польская культура, по его мнению, изначально искалечена, искажена. «Искажение это заклю­чается в так называемой польской интеллигенции и именно в трех сторонах её: католически-ксендзовской, аристократически-шляхет­ской и демократически-революционной. Подводя общий итог этим трем сторонам польской интеллигенции, мы увидим, что он заклю­чается в коренном извращении, обезображении польско-славян­ской натуры чуждыми ей европейскими влияниями — подражатель­ным европейничаньем».⁶⁰Этот, если угодно, первородный грех тяготеет над Польшей и, по­куда не избавим мы её от «так называемой интеллигенции», неизбеж­но станет она мутить воду на наших границах. И если даже мы «допус­тим... что мечты поляков сбудутся, что им удастся образовать, в тех или других размерах, независимое государство», оно все равно «сде­лается несомненно центром революционных интриг... преимущест­венно направленных на западные губернии России. Очевидно, что России нельзя будет этого терпеть, что при первой возможности она должна будет стараться уничтожить вредное для неё гнездо».⁶¹

И потому только «очищенной положительным русским влияни­ем от приставших к ней зловредных, искажающих её примесей» окажется Польша «дружественным товарищем и пособником рус­скому народу в великом общеславянском деле».⁶² Иначе говоря,

Там же, с. 127. *

Там же, с. 131.

Н.Я.Данилевский. Цит. соч., с. 333"334>

Там же, с. 331.

прежде, чем даже подумать о том, чтобы отпустить Польшу на волю, на России лежит обязанность «очистить» её от традиционной культу­ры и веры. Или, как без обиняков скажет И.С. Аксаков, поляки должны перестать быть «верными прихвостнями Западной Европы и латинства».⁶³

Чтобы понять связь между «латинством» и революцией, вспом- ' ним утверждение Тютчева в письме к Г уставу Колбу, что революция, собственно, из католицизма и происходит. Другое дело, верно ли это. Но, так или иначе, православные фундаменталисты всегда 6ы- " ли в этом убеждены. И поскольку предварительным условием осво­бождения Польши ставили преемники Погодина её «очищение» от тысячелетней культуры и веры, то понятно, что преследовали они опять-таки химеру — еще в большей степени, чем сам родоначаль­ник будущей Национальной идеи.

Глава седьмая

Национальная идея

о Данилевском Я понимаю, что чита­

тель теперь снова вправе спросить меня, как мог-

ло это собрание химер, основанное на недоразумениях, на сверх­державных амбициях и, повторим Милюкова, на «темном нацио­нализме», стать Национальной идеей постниколаевской России. Если спросит, я снова отвечу: не стало бы, когда бы не работала

*

над этим целая когорта серьезных, рафинированных и талантли­вых преемников Погодина, не посчитавшихся даже с его соб­ственным замечанием (в позднейшем приложении к Записке о Польше: «мысль о Славянском союзе отнеслась [ныне] в об­ласть мифологии»).⁶*

Нет, преемники не сочли его Славянскую идею мифологией, ибо увидели в ней единственное средство вернуть России утрачен­ный сверхдержавный статус. И устами самого выдающегося из них · Н.Я. Данилевского провозгласили, что «Россия не иначе может за­нять достойное себя и славянства место в истории, как став главою

⁶³ И.С. Аксаков. Собр. соч., М., 1886-87, т. 1, с. 109. ^6Д М.П. Погодин. Цит. соч., с. 131.

особой, самостоятельной системы государств и служа противове­сом Европе во всей её общности и целостности».⁶⁵

Я подробно говорил об этом в панорамном обзоре эволюции русского национализма постниколаевской эпохи в заключительной книге трилогии. Читатель найдет там даже очерки идей и прогнозов таких прославленных его представителей, как Федор Достоевский и Константин Леонтьев.