Глава четвертая Перед грозой

направлении

Как бы ни были серьезны ошибки Пра­вительства компромисса, однако, эту катастрофу оно предвидело, против «поворота на Германы», положившего конец антитатарской стратегии 1550-х, боролось до последнего вздоха. Контрреформато­ры же, напротив, соблазняли царя возможностью быстрой победы над Ливонией. Пора и нам посмотреть, как обстояло в те годы дело на западном направлении.

Ливония (сегодняшняя Прибалтика) и впрямь так основательно со времен Ивана III деградировала, что должна была казаться пере­зревшим плодом, который сам просился в руки завоевателя. Она давно уже перестала быть единым государством, способным себя защищать, и превратилась в аморфный конгломерат торговых горо-

И. Бережков. План завоевания Крыма, Спб., 1891, с. 68.

На западном

Lester Hatchinson. Introduction to Karl Marx' Secret Diplomatic History of the Eighteenth Century, London, 1969, p. 19.

дов, епископских и орденских владений. Вот как описывает ее Ка­рамзин: «Многослойное разделенное правительство было слабо до крайности. Пять епископов, магистр, орденский маршал, восемь ко­мандоров и восемь фохтов владели землею; каждый имел свои го­рода, волости, уставы и нравы».⁴⁰

Но это была коварная и обманчивая слабость ничейной земли, лежащей между несколькими крупными хищниками. Все они зари­лись на ее порты, ее богатые города и первоклассные крепости. И каждый поджидал, когда другой, самый жадный и глупый, протя­нет к ней руки. Заранее было видно, сколь неблагодарной будет эта затея. Ибо сама слабость Ливонии парадоксально оборачивалась ее главной силой. Там не было единого нервного центра, поразив кото­рый можно вызвать политический паралич государства. Каждую крепость предстояло воевать отдельно. А крепостей были сотни. Та­кую войну ни бурным натиском, ни генеральным сражением не вы­играешь, в ней можно было лишь увязнуть, как в трясине, готовой принять в себя кости целого поколения безрассудных завоевателей.

Тот, кто бросился бы на соблазнительную добычу первым, не только жертвовал престижем, открыто объявляя себя агрессором, но и неизбежно сплотил бы против себя всех остальных хищников, которые под видом восстановления справедливости, за его же счет, взяли бы добычу даром.

Я не говорю уже, что напасть на Ливонию означало бросить вы­зов Европе: Польше, Литве, Швеции, Дании, ганзейским городам и стоявшей за ними Германской империи (Орден был официально под её защитой). Короче, в условиях XVI века это означало европей­скую войну.

Между тем единственное, что действительно интересовало Москву при разделе Ливонии, это первоклассный порт Нарва, расположенный в устье реки Наровы. Еще Иван III предусмотрительно построил на дру­гом её берегу городок, названный его именем (Иван-город). Взять На­рву было для Москвы вопросом одного хорошего штурма, как это

⁴⁰ Н.М. Карамзин. История государства Российского (далее История...), Спб., 1819, т. 8, с. 261.

Часть первая

КОНЕЦ ЕВРОПЕЙСКОГО СТОЛЕТИЯ РОССИИ

и произошло 11 мая 1558 года. И ни малейшей при этом не было надоб­ности ввязываться в четвертьвековую войну, вызывая на бой всю Евро­пу. Да еще и имея в виду, что к войне на западном направлении Москва была, как мы уже знаем, не готова абсолютно. Это безоговорочно при­знают все русские историки независимо от их отношения к Грозному.

Вот что пишет по этому поводу С.М. Соловьев: «Даже и в войсках литовских или, лучше сказать, между вождями литовскими, не говоря уже о шведах, легко было заметить большую степень военного искус­ства, чем в войсках и воеводах московских. Это было видно из того, что во всех почти значительных столкновениях с западными непри­ятелями в чистом поле московские войска терпели поражения; так было в битвах при Орше, при Уле, в битвах при Лоде, при Вендене»⁴¹ Того же мнения держится и М.Н. Покровский: «Феодальные опол­чения московского царя не выдерживали схватки грудь с грудью против регулярных армий Европы. Надо было искать врага по себе, таким казались крымские и поволжские татары».⁴²

Еще удивительнее, что то же самое говорит и Р.Ю. Виппер. «При завоевании Поволжья московские конные армии вели бой с воин­ством себе подобным и руководились стратегией и тактикой весьма простыми. Совсем другое дело — война западная, где приходилось встречаться со сложным военным искусством командиров наемных европейских отрядов: московские войска почти неизменно терпят поражение в открытом поле»⁴³

И, наконец, даже С.В. Бахрушин, сочинявший почти столь же во­сторженные гимны Ливонской войне, что и Виппер, признается со вздохом, что «Россия в XVI веке еще не была подготовлена к реше­нию балтийской проблемы»⁴⁴ Другое дело, что и эту мрачную оценку почтенный автор умудрился повернуть оптимистически: «Тем более поражает проницательность, с какой Иван IV осознал основную жиз­ненную задачу русской внешней политики и на ней сосредоточил все

С.М. Соловьев. Цит. соч., с. 651. М.Н. Покровский. Цит. соч., с. 450.

Р.Ю. Виппер. Цит. соч., с. 69.

г

С.В. Бахрушин. Иван Грозный, ОГИЗ, 1945, с. 84.

силы своего государства».⁴⁵ Может быть, читатель подскажет мне, где здесь логика? Когда еще такое бывало, чтобы вину в националь­ной катастрофе объявляли доказательством проницательности и го­сударственного ума правителя?

Впрочем, в Иваниану нам еще предстоит углубиться в заключи­тельной части книги. А пока не станем отвлекаться от самого Ивана.

_w Глава четвертая

Последний компромисс передо

То, что было несомненно для историков, тем более броса­лось в глаза всем, кто сам участвовал в этих «столкновениях с запад­ным неприятелем в чистом поле» и кому «поворот на Германы» су­лил неминуемую гибель. «Мы же паки о сем, — писал Андрей Курбский, — и паки ко царю стужали и советовали: или бы сам по­тщился идти или войско великое послал в то время на орду, он же не послушал, предукаждающе нам сие и помогающе ему ласкатели, до­брые и верные товарищи трапез и кубков и различных наслаждений друзии, и подобно уже на своих сродных и единоколенных остроту оружия паче нежели поганом готовая».⁴⁶

Мотивы мятежного князя очень близки тем, по которым Прави­тельство компромисса настаивало на антитатарской стратегии: «Тогда время было над бусурманы християнским царем мститися за многолет­нюю кровь християнскую, беспрестанно проливаему от них и успокои- ти собя и отечества свои вечне, ибо ничего ради другого, но точию того ради и помазаны бывают еже прямо судити и царства, врученные им от Бога, обороняти от нахождения варваров».⁴⁷ Открывать в такой ситуа­ции второй фронт против христианской Европы должно было казаться князю Андрею и его единомышленникам безумием, чреватым катаст­рофой. (Это понимал, как мы видели, даже евразиец Вернадский.)

На одной чаше весов с антитатарской стратегией лежал, как ви­дим, «прямой суд», а на другой — вместе с отказом от нее — террор

Там же.

Prince AM. Kurbsky's History..., p. 126. Ibid., p. 123-124.

Часть первая

КОНЕЦ ЕВРОПЕЙСКОГО СТОЛЕТИЯ РОССИИ

«на сродных и единоколенных». Правительство понимало, что отто­го, какая чаша перевесит, зависит его жизнь. Есть основания думать, что понимал это и царь. Уже в годы опричнины он восклицал в пись­ме к Курбскому: «Как не вспомнить вечные возражения попа Силь­вестра, Алексея [Адашева] и всех вас против похода на германские города... Сколько мы услышали укоризненных слов от вас — не стоит подробно и рассказывать!»⁴⁸ Дальше царь откровенно признается: «Что бы плохое ни случилось с нами — всё это из-за германцев»⁴⁹ Если контрреформаторы и впрямь искали повод поссорить царя с правительством, они, как видим, преуспели.