Не стану, впрочем, повторяться, в приложении к первой книге «Зачем России Европа?» я уже попытался это довольно подробно объяснить.

С другого края пропасти

Нам повезло: мои оппоненты обрели собственного, можно сказать, официального историка. Книга С. В. Лебедева «Русские идеи и русское дело» хорошо издана и легко читается. Особенно порадовал меня подзаголовок «Национал-патриотическое движение в прошлом и настоящем». Главный вопрос, которому она посвящена, сформулирован на первой же странице: «Есть ли в стране силы, способные… вернуть России державное величие?». Мы еще не раз будем сверять свои идеи с этим своего рода взглядом с другого края разделяющей нас с Лебедевым пропасти. Да и читателю такое сравнение будет, надеюсь, полезно.

Но сейчас, естественно, интересует нас то, как объясняет автор, что именно в начале 1980-х Русская идея вышла на улицу, другими словами, внезапное явление на советской политической сцене черносотенства. Надо сказать, что к самому этому феномену автор относится в высшей степени положительно, лозунги первой его ипостаси (1905–1917 годов) «Россия для русских» и «Бей жидов, спасай Россию!» подробно обосновывает и оправдывает, возникновение черносотенства связывает с угрозой утраты сакрального характера власти: «Когда власть в России теряет свой сакральный характер, то государство стремительно рушится». Смысл черносотенства был, следовательно, в том, чтобы не допустить этой роковой утраты.

В 1905 году Россия оставалась единственной великой державой, где власть еще считалась сакральной (во всяком случае частью ее населения). История, совершенно очевидно, не благоприятствовала черносотенству. Проще говоря, оно было обречено. И ничего не меняют в этом ни уверенность автора в том, что «если какие-нибудь партии в тогдашней России и можно было назвать всенародными, то это могли быть лишь черносотенцы», ни длинный список знаменитостей, которых он к к ним причисляет.

Важно нам во всем этом не столько даже то, что на первых же всеобщих (и свободных) выборах в Государственную Думу фавориты потерпели сокрушительное поражение (их депутатов там не было, иначе говоря, народ России проголосовал против них и, представьте себе, за либералов: абсолютное большинство в первой Думе досталось кадетам), сколько полная неприменимость его критерия к брежневской России. Возрождение черносотенства в начале 1980-х никак нельзя было связать с утратой сакральности советской власти. Какая уж там сакральность у «коллективного руководства» безбожной партии?

Предложенное нами объяснение, что возрождение черносотенства связано (так же, как и его возникновение в 1905) со вступлением империи в зону экзистенционального кризиса, Лебедеву тоже не подходит. Никакого кризиса в СССР 1980-х он не видит. Напротив, как раз тогда, по его мнению, «советская система была крепка как никогда». Тем более, что «сверхдержавный статус страны вызывал чувство законной патриотической гордости», а «возникавшие социальные и экономические проблемы были вполне разрешимы в рамках системы».

Но позвольте, если… никакого кризиса не было, откуда же Перестройка? Подвело, по мнению автора, предательское стремление «советской партийной и хозяйственной номенклатуры, давно уже не верившей ни в какие идеалы коммунизма, завладеть той государственной собственностью, которой руководила». Или еще проще «предательство советской правящей верхушки». Тут возникает несколько вопросов сразу. Во-первых, если вся поголовно элита страны вдруг так коварно ее предала, то не свидетельствует ли это именно о том самом экзистенциональном кризисе империи, о котором мы говорили? О том, иначе говоря, что страна была заведена в тупик, из которого не было никакого выхода, кроме отказа от империи?

Во-вторых, если эта элита «давно не верила… в идеалы», то почему собралась она предавать страну именно в 1980-е? В-третьих, куда смотрел КГБ, который так доблестно расправлялся с диссидентами, не щадя и национал-патриотических, тогда как гнездо измены было у него под носом? От этого вопроса автор, впрочем, отделывается без труда: «КГБ был активным соучастником антигосударственных сил, рвущихся к власти в СССР». Ужас какой! Шабаш «антигосударственных сил», оперировавших на виду у всех! И никто, не исключая и автора, не замечал этого на протяжении десятилетий. Во всяком случае не слышали мы, чтобы он или кто-нибудь еще, кроме диссидентов, бил по этому поводу тревогу. Единодушно, небось, родной партии присягали, в верности до гроба клялись. И вот тебе, пожалуйста, что родная партия учудила.

Так или иначе, подсуетился при виде такой неожиданной удачи и Запад, для которого «расчленение и эксплуатация России была стратегической целью на протяжении веков». Ясное дело: для него предательство советской номенклатуры «означало исторический шанс разрушения исторической России» (читай: державы, империи). Тут и Горбачев пригодился. «Предал [сукин сын!} страну даже не за тридцать сребреников, а за медный ломаный грош».

* * *

На фоне этой кошмарной (но странной, согласитесь) оргии всеобщего предательства как-то подзабылось, что автор так и не дал нам ответа, почему вышло в начале 1980-х на улицу черносотенство. Мой ответ читатель уже в общих чертах знает. Так же, как в 1905, знаменовал его выход, что Российская империя вступила в зону экзистенционального кризиса. И что так же, как тогда, идейные закрома националистов оказались пусты: нечем им было окормлять массы. Особенно после того, как они отвергли свой последний — Шимановский — шанс. И не было на этот раз на сцене Ленина, способного собрать по кусочкам рассыпавшуюся державу. И потому последняя империя мира была обречена. Читателю осталось лишь сравнить два эти столь непохожие друг на друга объяснения

Глава 19

«ПАМЯТЬ»

Нетрудно догадаться, что начало Перестройки представлявшееся С. В Лебедеву сплошной оргией предательства великой державы, в глазах других, в частности, русских европейцев, как я их называю, выглядело совсем иначе. Андрей Сахаров, например, писал в статье «Неизбежность перестройки», что «наше общество оказалось тяжело больным». Дмитрий Фурман в статье «Наш путь к нормальной культуре» предостерегал: «Хотя наша болезнь, если ее не лечить, обязательно в конце концов приведет к смерти пациента и лечение необходимо, болезнь — привычна, а лечение не только трудно, но и рискованно». Леонид Баткин озаглавил свою статью «Возобновление истории», Вячеслав Иванов — «Воскрешаемая культура», Дмитрий Лихачев — «Тревоги совести».

Все это было собрано в два монументальных сборника: «Иного не дано» (1988) и «Назад пути нет» (1989). Их оказалось на удивление много, этих авторов, приветствовавших перестройку (тем более, что кого попало не приглашали, все люди с именами, известные ученые, профессионалы, одних экономистов — созвездие: акад. В. Немчинов, акад. В. Новожилов, акад. С. Шаталин, акад. Т. Заславская, акад. А. Аганбегян, акад. Н. Петраков, Е. Либерман, Н. Шмелев, Е. Ясин). 35 авторов в первом сборнике, 52 — во втором.

За этими двумя поспешали в том же 89-м еще два сборника: «Постижение» (34 автора) и «Осмыслить культ Сталина» (24 автора). Этот подарил мне, когда я вернулся в Москву, один из 24, Бенедикт Сарнов, с трогательной надписью: «В память о прошлом, с благодарностью настоящему и с надеждой на будущее». Так думали тогда люди. Так выглядела культурная элита страны. Решительно некого было национал-патриотам противопоставить этому ареопагу классных умов. Пусто оказалось в их рядах, хотя именно они годами готовились, говоря словами Лебедева, «перехватить власть у дряхлеющей КПСС и осуществить социальные и политические реформы, способствующие сохранению мощи державы».

О каких именно неосуществленных проектах национал-патриотических реформ речь, Лебедев, впрочем, умалчивает. Удивительно ли, если вспомнить, что единственным стремлением «системных» националистов в конце 1970-х была, как мы видели, всего лишь страсть к «ключевым постам» в существующей системе? В той самой, добавим, в которой держатели этих «ключевых постов», т. е. партийная элита страны, готовились вовсе не к реформам, а к повальному дезертирству с державного корабля. Такова, по крайней мере, версия национал-патриотической истории Перестройки.