В 2013-м исполнилось 150 лет той безумной патриотической истерии, устоял перед которой лишь ОДИН РУССКИЙ. Вспомнили ли о нем? Помянули ли его добрым словом? Я не спрашиваю, перевезли ли прах его на родину. Куда ему! Он же не певец диктатуры, как Иван Ильин. И не белый генерал.

Я почти уверен, читатель уже догадался, что очередная инкарнация славянофильства, известная под именем панславизма, сыграла в постниколаевской России ту же роль, которую еще придется играть в СССР ленинизму (разумеется, в сталинской его интерпретации «социализма в одной отдельно взятой стране»). Роль, короче говоря, идеи-гегемона в терминах Антонио Грамши. Другими словами, от нее зависели жизнь и смерть государства, основанного на этой идее. Отсюда и внимание, уделенное здесь рождению панславизма. Много, вы думаете? На самом деле мало, катастрофически мало.

В том-то как раз и состоит моя проблема, что — в рамках отведенного мне редакцией «Дилетанта» места для попытки воссоздания истории Русской идеи — у меня просто нет возможности уделить проблемам славянофильства/панславизма и тысячной доли того внимания, что было уделено в СССР и на Западе проблемам ленинизма. Понятно, что разница эта объясняется разным весом обеих знаменитых русских утопий на весах мировой истории. Если ленинизм обнимал обе фазы наполеоновского комплекса России, как восходящую, так и нисходящую, то на долю славянофильства/панславизма досталась лишь вторичная, реваншистская его фаза. В результате оно «всего лишь» погубило петровскую, европейскую Россию, тогда как ленинизм расколол мир. Но все равно мне как историку Русской идеи обидно. Тем более что без славянофильства мир никогда и не узнал бы о ленинизме. Убедил я вас в этом, мой читатель? Если убедил, все остальное приложится.

Как бы то ни было, ключевых событий на счету славянофильства/панславизма было четыре: крестьянское гетто (1861), патриотическая истерия (1863), Балканская война (1877–1878) и мировая (1914–1918). О первых двух говорили мы довольно подробно, войнам посвятим оставшуюся часть книги.

Задумана она была, судя по всему, в недрах Аничкова дворца, резиденции наследника, будущего Александра III, отчасти, конечно, как ответ на либеральные настроения общества. Но главным образом как тест на действенность политического союза между режимом и славянофильством.

Требовалось раздуть большую патриотическую истерию, а затем развязать маленькую победоносную войну за освобождение балканских славян. Это, как предполагалось, сплотит страну на платформе реванша за крымское поражение и докажет волнующейся молодежи абсолютное бескорыстие России, готовой пролить кровь своих сыновей за православных братьев. На бумаге у основоположника М. П. Погодина все выходило просто: «Приезжай-ка, Государь, на Москву, на весну, отслужи молебен Иверской Божьей матери да кликни клич "Православные! За гроб Христов, за святые места, на помощь к нашим братьям!" Вся земля встанет».

Отто фон Бисмарк

В реальности все было сложнее. Куда сложнее! И на ум не приходило Александру II «кликнуть клич», после того как министр финансов объяснил ему, что новая война означала бы государственное банкротство, военный министр, — что армия к войне не готова, а министр иностранных дел — что война с турками вопреки Европе привела бы лишь к повторению крымской катастрофы. Другое дело, намекал Горчаков, если договориться с Европой заранее. Пообещать что-нибудь Австрии и Англии.

Как бы то ни было, поначалу Аничкову дворцу, то есть «партии войны», ничего не светило. Тем более что славянофилы и слышать не желали о каких-либо уступках за счет славян «Иуде-Австрии, самому коварному врагу славянства». Да и злодейский Альбион не вызывал у них энтузиазма. И понятно почему: «Пора догадаться, — писал Иван Аксаков, лидер второго, панславистского поколения славянофилов, — что благосклонность Запада мы никакой угодливостью не купим. Пора понять, что ненависть Запада к православному миру происходит от иных, глубоко скрытых причин; причины эти — антагонизм двух противоположных духовных начал и зависть дряхлого мира к новому, которому принадлежит будущность».

Дело тут не только в том, что начитался бедняга Данилевского. Это очевидно. В том еще дело, что так никогда и не понял Аксаков: без помощи «дряхлого мира» задуманная панславистами перекройка Балкан была немыслима. И помощь эта на его счастье (или несчастье) явилась — в лице самого гроссмейстера европейской интриги и извечного «друга России» Отто фон Бисмарка, рейхсканцлера новоиспеченной Германской империи, которому, по его собственным соображениям, позарез нужна была тогда русско-турецкая война.

Роль посредника между Бисмарком и наследником исполнял принц Александр Гессенский, брат императрицы, сновавший из Аничкова дворца в рейхсканцелярию, оттуда в Вену и обратно в Берлин. Наконец-то все было согласовано. Англия удовлетворилась Кипром. Но Австрия потребовала изрядный кусок славянских Балкан и вдобавок поставила жесткое условие — в результате войны не должно быть создано «одно сплошное славянское государство». Все это, разумеется, должно было держаться в строжайшем секрете от славянофилов.

Долго ожидать повода для войны не пришлось. У гигантской Оттоманской империи был с десяток собственных «Польш», и бунтовали они практически беспрерывно. В 1875-м поднялась Герцеговина, в 1877-м — Болгария. Своих патриотических истерий Турции тоже хватало. На этот раз они достигли такого накала, что группа «патриотических» пашей свергла султана Абдул-Газиза, заменив его непримиримым исламистом Мурадом V, и восстание болгар стало поводом для свирепой резни, всколыхнувшей всю Европу. Как писала лондонская Daily Mail, «если перед нами альтернатива — предоставить Герцеговину и Болгарию турецкому произволу или отдать их России, пусть берет их себе — и Бог с ней». Дальнейшее было делом техники.

Славянские благотворительные комитеты, основанные славянофилами в крупных городах, собирали в церквах деньги на «славянское дело». Созданы были бюро для вербовки волонтеров в сербскую армию. Не то, чтобы «поднялась вся земля», как обещал Погодин, но набралось их порядочно. Попадался, конечно, и просто бродячий люд, но были и отставные офицеры, и юные идеалисты, как Всеволод Гаршин. Аничков дворец отрядил в Белград героя среднеазиатских походов генерала Черняева, который принял командование сербской армией.

Прокламации Аксакова, обличавшие «азиатскую орду, сидящую на развалинах древнего православного царства», дышали яростью. Турция именовалась в них «чудовищным злом и чудовищной ложью, существующей лишь благодаря совокупным усилиям всей Европы». И все это бурлило, соблазняя сердца и будоража умы, выливаясь в необыкновенное возбуждение, противостоять которому не посмел и сам царь. Свою часть работы славянофилы делали хорошо. Патриотическая истерия 1863 года выглядела по сравнению с тем, что происходило в 1876-м, как детский утренник. Единственное, чего не знали славянофилы, что работали они на Бисмарка.

30 июня 1876 года Сербия объявила войну Турции. Но продолжалась она недолго. Три месяца спустя войска Черняева были разбиты наголову. Турки шли на Белград. Сербия запаниковала. И что бы вы думали, ее спасло? Ультиматум «дряхлого мира», потребовавшего международной конференции. Оставшись в одиночестве, турки отступили. Но в последний момент сорвали конференцию, неожиданно объявив, что «султан жалует империи конституцию, открывая новую эру благоденствия для всех ее народов». Обнадеженные европейские послы покинули Константинополь.