Все перепутала народная память: не было этого «при прежних государях», чтобы «посадские люди судились между собою». Было — лишь в краткий миг при Правительстве компромисса. Но глубоко, видно, запало это мгновение в благодарную народную память,

7 Н.В. Латкин. Земские соборы древней Руси, Спб., 1885, с. 228.

Часть первая

КОНЕЦ ЕВРОПЕЙСКОГО СТОЛЕТИЯ РОССИИ

преобразовавшись в ней в такую мощную «старину», которую даже кровавая опричнина не сумела разрушить. Не на ветер, значит, все-таки брошены были усилия реформаторов 1550-х.

Глава четвертая Перед грозой

Политическая реформы

Итак, два правительства, формально возглавляв-

шихся одним и тем же лицом, царем Иваном IV, и два не просто раз­ных — противоположных — политических курса. Мы уже знаем, что стояла за этим противоречием борьба двух непримиримых социаль­ных тенденций. Тем более странно, согласитесь, что естественный вопрос — почему, под влиянием каких именно сил предпочло мос­ковское правительство в 1550-е воеводской администрации земское самоуправление — никем пока, сколько я знаю, задан не был. А.А. Зимин полагал, что дело было в общей обстановке тех лет: вве­дение воеводской администрации он связывал с Ливонской войной. Но это никак не может служить объяснением. Ведь и местное самоу­правление вводилось в разгар войны.

Я говорю, конечно, о войне Казанской. Она, между прочим, дли­лась четыре года (1547-1552) и прежде, чем завершиться блистатель­ной победой, дважды приводила к тяжелым поражениям, после ко­

торых царь возвращался домой «со многими слезами». И, несмотря на военное время, отказалось Правительство компромисса вводить воеводское правление. Почему?

Первые грамоты, передававшие власть в уездах выборным кре­стьянским собраниям, были лишь ответом на многочисленные прось­бы, жалобы и требования «лутчих людей». Правительство не приду­мало земскую реформу. Оно приняло ее под давлением, если можно так выразиться по отношению к тому далекому веку, общественного мнения. Но ведь и противники, как мы знаем, были у крестьянской предбуржуазии. Значит, существовало нечто более важное, подви­гнувшее правительство на такой либеральный путь. Этим нечто были деньги.

В грамоте, выданной в сентябре 1556 г. Двинскому уезду гово­рится: царь «наместником своим двинским судити и кормов и вся­ких своих доходов имати, а доводчиком и праветчиком их въезжати к ним не велел, а за наместничи и за их пошлинных людей и за вся­кие доходы велел есми их пооброчити, давати им в нашу казну на Москве диаку нашему Путиле Нечаеву с сохи по 20 рублев в москов­ское число да пошлин по два алтына с рубля».8 В этой формуле, кото­рая, по-видимому, была стандартной, нет, на первый взгляд, ничего особенного. Но лишь до тех пор, покуда мы не сравним ее с разме­рами «корма», который уезд платил наместникам до реформы и ко­торый составлял... 1 рубль 26 денег с сохи! Даже вместе со всеми пошлинами он был все равно меньше двух рублей.

Речь, выходит, шла вовсе не о даровании самоуправления уез­дам. Правительство продавало им самоуправление. Причем, за цену в десять (!) раз большую, нежели платили они до реформы. Казалось бы, такое чудовищное усиление налогового пресса должно было вы­звать в уездах если не открытый бунт, то по крайней мере взрыв воз­мущения. Ничего подобного, однако, зарегистрировано не было. Нет и следа крестьянских жалоб на реформу. Напротив, она была воспринята со вздохом облегчения. Это, впрочем, неудивительно, если вспомнить, что такие крестьянские семьи, как Макаровы, Шуль­гины, Окуловы, Поплевины или Родионовы, были достаточно богаты, чтобы платить налоги за целый уезд.

Для советских историков выгода, которую принесла админист­ративная реформа Правительства компромисса сельской и посад­ской предбуржуазии, была более чем достаточным объяснением то­го, почему русские деревни и посады приняли эту реформу с вооду­шевлением. Но ведь не из одних лишь богатеев состояло крестьянское и посадское общество. Большинством все-таки были «люди середние», как называет их летопись. Они-то чему радова­лись? И почему тот краткий исторический миг великой реформы, по­зволявшей «посадским людям судиться между собою», без кормлен­щиков и воевод, отложился в народной памяти как легенда о счаст-

8 АА Зимин. Цит. соч., с. 379.

ливейшем из времен? Можно ли объяснить это одной выгодой, кото­рую получила от неё предбуржуазия? Было, наверное, что-то еще, чему радовалось большинство. И это «что-то» станет очевидно, едва сбросим мы шоры «классовых интересов», которые застили глаза советским историкам.

Вот как выглядела реформа в описании Н.Е. Носова: «Двинские крестьяне откупились or феодального государства и его органов, получив за это широкую судебно-административную автономию. Это была дорогая цена. Но что значил для двинских богатеев „наместни­чий откуп", когда только одни Кологривовы могли при желании взять на откуп весь Двинский уезд! А зато какие это сулило им выго­ды в развитии их наконец-то освобожденной от корыстной опеки фе­одалов-кормленщиков торговой и промышленной деятельности, а главное, в эксплуатации не только всех северных богатств, но и двинской бедноты. И разве это не был шаг (и серьезный шаг) в сторону развития на Двине новых буржуазных отношений?»9 Был, конечно. Но едва ли именно его праздновало «середнее» большин­ство в уездах и посадах. Обыкновенный здравый смысл подсказыва­ет, что праздновало оно на самом деле нечто другое. А именно осво­бождение от кормленщиков, т.е. от произвола власти. Праздновало право «судиться между собою».

Так или иначе, уезды покупали себе право на то, чтобы крестья­не и посадские люди сами распределяли оброк «меж собя... по живо­там и по промыслам», т.е. по доходу отдельных семей. Создание ин­ститута самоуправления сопровождалось, как видим, введением сво­его рода подоходного налога, что принципиально отличало новый институт от старой волостной общины, ориентированной на равен­ство ее членов. Так не значило ли это, что и правительство впервые в русской истории осознало: появился новый слой налогоплательщи­ков, своего рода средний класс, который выгоднее рационально экс­плуатировать, нежели грабить, отдавая на произвол кормленщикам? Осознало, короче, что эта курочка способна нести золотые яйца.

Н.Е. Носов. Становление сословно-представительных учреждений в России, Л., 1969, с. 344-

8 Янов

Динамика реформ просматривается четко. Вслед за первым Земским собором 1549-го, открывшим эру местного самоуправле­ния, принят был в 1550 году Судебник, вводивший, наряду с изве­стным уже читателю пунктом 98, который назвали мы русской Magna Carta, еще одно важное новшество — отмену тарханов. Лю­бопытная, согласитесь, возникает картина. С одной стороны, ре­формистское правительство решительно ограничивает власть цер­кви, а с другой, — столь же решительно действует в интересах по­садских людей и крестьянской предбуржуазии. Вот как оно это делает.

По новому Судебнику центральная власть обеспечивала себе право «въезжать» на прежде отарханенные земли. И в то же время, вводя земскую реформу, она отказывалась «въезжать» на земли крестьянские (и в посады). Другими словами, именно крестьяне и городские ремесленники оказывалисьтеперь в привилегирован­ном положении.

Наконец, в 1551 году царь неожиданно выступил на церковном Соборе (известном в истории как Стоглав) с поистине убийственны­ми вопросами иосифлянским иерархам. Мы уже цитировали в пре­дыдущей главе часть этих вопросов. Напомню некоторые из них — и пусть читатель сам судит, действительно ли умерло после Собора 1503 года нестяжательство, как упорно пытались убедить нас марк­систы во главе с Плехановым — в странном альянсе с иосифлянами- историками русской церкви. Вот эти вопросы.

«В монастыри поступают не ради спасения души, а чтоб всегда бражничать. Архимандриты и игумены докупаются своих мест, не знают ни службы Божией, ни братства... прикупают себе сёла, а иные угодья у меня выпрашивают. Где те прибыли и кто ими корыстуется? На ком весь этот грех взыщется? И откуда мирским душам получать пользу и отвращение от всякого зла? Если в монастырях всё делает­ся не по Богу, то какого добра ждать от нас, мирской чади? И через кого просить нам милости от Бога?»10