И, наконец, не мог бы Ципко не повторить отчаянный припев сво­ей «партии», что весь этот светлый порыв к свободе, всё это «тепло и красота» организованы на деньги американского империализма.

Естественно, именно это его «партия» и утверждала зимою 2004 года точно так же, как за два года до того обвиняла «воинственных за- падников» втом, что им просто «некомфортно жить в империи» (ко­му, спрашивается, кроме его «партии», это в XXI веке комфортно?).

И все-таки, по сравнению со свирепыми угрозами классиков, выглядит негодование Ципко и его «партии» как-то вяло, бессильно, провинциально. Вспомним хоть как грозно напоминал когда-то Ев­ропе Тютчев, что если Россия не получит «своего законного дополне­ния путем естественного хода событий», то «будет вынуждена дости­гнуть его силою оружия, подвергая мир величайшим бедствиям».181

Глава шестая Рождение наполеоновского комплекса

ное обстоятельство, что и полтора столетия спустя после письма Ча­адаева, которое мы так подробно здесь рассмотрели, сегодняшние его идейные наследники, «воинствующие западники», все в том же безнадежном меньшинстве в России, в каком были они в 1850-е? И то еще более странное обстоятельство, что столько уважающих себя людей с учеными степенями опять самозабвенно проповедуют идеи, дважды за полтора столетия принесшие стране национальные

катастрофы? В чем именно хотят они сегодня убедить «высокопо-

*

ставленных сотрудников», возрождая эти идеи? В том, что пришло время реванша, будь то православного, каку Нарочницкой и у Бо-

Quoted in The New York Times» December 2, 2004.

«Русская идея», c. 97.

ханова, или славянского, как у Ципко и у «культурного болгарина», или евразийского, каку Дугина и у генерал-полковника Ивашова, или, наконец, просто «русского», как у Бондаренко и у читателей га­зеты «Завтра»! Опять «седлайте коней, господа офицеры»?

Но разве позорный мир 1856 года (и еще более позорный мир 1918-го в Брест-Литовске, развязавший в стране гражданскую вой­ну), так же, как и позорно рухнувшая сталинская попытка создать в России «альтернативный центр мировой политики», все еще недо­статочное свидетельство, чем все эти попытки кончаются? Конечно, «высокопоставленные сотрудники», которых пытаются просветить сегодняшние наследники Погодина, не имеют об этой исторической ловушке ни малейшего представления. Но ведь нынешние претен­денты на роль «новых учителей» должны его иметь, обязывают ведь их к чему-то ученые степени. Так зачем же накликивают они на свою страну новое несчастье?Едва ли сможем мы ответить на эти новые, без преувеличения роковые вопросы, не вернувшись на минуту к основным чертам на­полеоновского комплекса, как сложился он в новое время, и не вспомнив, что до сих пор переносила Россия эту сверхдержавную болезнь очень похоже на то, как переносили её европейские соседи. При Николае I пережила она её первичную наступательную фазу, по сути, так же, как Франция при Наполеоне I и Германия при Виль­гельме II. Стой, впрочем, разницей, что, в отличие от них, при «неум­ном и опьяненном лестью» императоре не сразу, как мы видели, на­шла адекватною ей форму внешней политики (т.е. передел Европы). Но уж в том, как трагически фаза эта для всех них закончилась, ров­но никакого отличия не было. И так же, как европейские соседи, вступила после этого Россия в фантомную фазу «наполеоновской» болезни. И также, несмотря на катастрофические результаты перво­го опыта, не устояла перед соблазном нового передела Европы.

Вторичную наступательную фазу комплекса, которую Франция пережила при Наполеоне III и Германия при Гитлере, Российская империя переживала при Сталине. С той опять-таки разницей, что поскольку вторую мировую она выиграла, осложнения этой болез­ни преследовали её еще полвека. Впрочем, грандиозного круше­ния избежать ей, как и соседям, все равно не удалось. Так же, как в свое время Франция и Германия, была она снова свергнута со

сверхдержавного Олимпа. И чем дольше тянулись в ней эти цепкие осложнения, тем ужаснее оказалось падение, обернувшись демо­графической и социальной катастрофой. «

Самое интересное, однако, начинается дальше. Потому что пос­ле этого пути России и Европы разошлись. И Франция и Германия оказались способны учиться на своих мучительных ошибках. И пос­ле еще одной мировой войны они, вопреки предсказанию Тютчева, помирились, положив начало новой Европе. (Если министр оборо­ны новейшей сверхдержавы и назвал их «старой Европой», то лишь по причине обычного, можно сказать, николаевского, сверхдер­жавного невежества). Как бы то ни было, ни та ни другая не пере­стали от этого быть великими европейскими державами. Только от наполеоновского комплекса излечились. Выздоровели. Германия полностью, Франция с некоторыми остаточными психологическими осложнениями, но выздоровели.А что же Россия? Горбачевские установки конца 1980-х на «но­вое мышление» и «общеевропейский дом» открывали ей, казалось, все возможности для выздоровления. Достаточно, однако, даже ми­молетного взгляда на истолкование этих установок во вполне благо­пристойной сегодняшней литературе, чтобы увидеть, что этого не произошло. Вот как, например, толкует их тот же В.В. Ильин: «Про­игрыш холодной войны, бездарная, безответственная, некомпенси­рованная сдача преступным руководством СССР, а затем России оп­лаченной кровью миллионов патронируемой территории».182 Не по­лучилось, иначе говоря. И судя по многочисленности кандидатов в «новые учителя», а также потому, что их проповедь религиозного сектантства и имперского реванша опять «идет нарасхват во всех ведомствах, вплоть до самых высоких», в ближайшем, по крайней мере, будущем не получится. Не состоялось выздоровление.

Означает ли это, что — несмотря на всю яркую «европейскую» риторику, которую слышали мы от Путина, — Россия вступила в XXI веке в неслыханную в Европе фазу вторичного фантомного ком­плекса? Может быть, анализ того, как сложилась в ней его первич­ная фантомная фаза, поможет нам ответить на этот вопрос. Но это уже другая история. О ней в следующей главе.

182 В.В. Ильин. Цит. соч., с. 193.

Глава седьмая Национальная идея

и интересы Я не знаю, почему Александр

Блок назвал девятнадцатый век «железным».2 Мо­жет быть потому, что гимназические преподаватели истории неизмен­но ставили ему неуд, когда он пытался объяснить какой-нибудь поступок исто­рического деятеля сердечным поры­вом или идейным убеждением. Так или иначе, в конце «железного века» уже как-то само собою разумелось, что ис­торические события объясняются не эфемерными идеями, но жесткими ма­териальными интересами — будь то классов или государств. Одним из тех, кто нес ответственность за эту безус­ловную победу «материалистического объяснения истории» был Г.В. Плеха­нов. Он жестоко высмеял бесконечно наивный, как ему казалось, взгляд фи­лософов Просвещения, что c'est opin­ion qui gouverne le mond, то бишь что миром управляют мнения.

Постулат, что сами «мнения людей определяются их интереса­ми», казался Плеханову неопровержимым.3То простое соображе­ние, что эти интересы могут быть действительными или мнимыми и что различие между ними определяется именно идеями («мнени­ями»), никогда не приходило ему в голову. В 1930-е другой марк­сист Антонио Грамши попытался исправить эту ставшую со времен Плеханова ортодоксальной ошибку, предложив учение об «иде­ях-гегемонах», управляющих судьбами обществ.4 Но мнение Грам­ши осталось достоянием лишь немногих марксистских сектантов.

Александр Блок. Полное собрание стихотворений в двух томах, М., 1945, т. 1, с. 535.

Г.В. Плеханов. Сочинения, М.-Л., 1925л. 7, с. 65.

Идеи

«

Георгии Валентинович I Плеханов I

* «Selections from the Prison Notebooks of Antonio Gramsci», NY, 1995.

Материалистическое объяснение истории продолжало свое побе­доносное шествие по миру.

Противоположное мнение встречается в наши дни преимущест­венно как случайные обмолвки. Вот говорят люди о чем-то, не име­ющем ни малейшего отношения к старому спору, и вдруг неожидан­но для самих себя и обмолвятся о своих предпочтениях. Замеча­тельно при этом, что одни и те же предпочтения высказывают люди совершенно различных убеждений. Вот лишь несколько примеров.