Понятно, что привлекало в «австрийском» сценарии вице-канц­лера Нессельроде: он минимизировал риск для России. С точки зре­ния Николая, однако, у этого проекта при всей его моральной воз­вышенности был один крупный политический недостаток: чисто оборонительный характер. Император стремился, как мы уже зна­ем, вовсе не спрятаться от революции, но победить её, и роль Ага­мемнона одной лишь Восточной Европы его, судя по всему, не удов­летворяла. Тем не менее Николай отнесся к «австрийскому» проекту очень серьезно и на протяжении полутора десятилетий культивиро­вал оборонительный Союз трех Дворов — наряду с другими, наступа­тельными сценариями.

Главным элементом третьего сценария, предложенного Тютче­вым (назовем его поэтому «тютчевским»), была изоляция Франции, в которой поэт справедливо усматривал основной источник рево­люционной смуты. Ради этого Тютчев готов был и на союз с Англией, и на массированную пропагандистскую кампанию в германских го­сударствах (главным действующим лицом которой он видел себя). Но подробно поговорим мы о «тютчевском» сценарии в следующей главе. Здесь скажем лишь, что в 1840-х годах Николай действитель­но ему следовал, пытаясь изолировать Францию и установить союз­ные отношения с Англией.

Четвертый сценарий был предложен Погодиным. В противопо­ложность «тютчевскому», усматривал он естественную союзницу Рос-

16 Quoted in B.Lincoln. Op. eft., p. 198.

сии именно во Франции (Погодин, вспомним, вовсе не боялся евро­пейской революции в России). В Англии, напротив, видел он заклято­го врага, который непременно воспротивится как расчленению Отто­манской империи (что Погодин в полном противоречии с «турецким» сценарием считал императивом), так и захвату Константинополя. «Православно-славянский» проект Погодина противоречил также и меттерниховскому, поскольку усматривал в Австрийской империи «живой труп», подлежащий столь же беспощадному расчленению, как и Турция (после Николая, когда взойдет звезда Данилевского, расчленение Восточной Европы станет стандартной геополитической формулой русской консервативной мысли).

На месте обеих отживших свой век империй следовало, согласно Погодину, учредить два десятка православных и славянских госу­дарств, посадив в них на королевство русских великих князей и окон­чательно превратив таким образом Российскую империю в «целый мир какой-то самодовольный, независимый, абсолютный».17

«Россия — поселение из во миллионов человек, — продолжал он, — ко­торое ежегодно увеличивается миллионом и вскоре дойдет до ста. Где [еще] такая многочисленность? О Китае говорить нечего, ибо его жители составляют мертвый капитал истории и, следовательно, не идут к нашим соображениям». Зато предлагал Погодин представить себе, что будет, «если мы прибавим к этому количеству еще 30 милли­онов своих братьев, родных и двоюродных, рассыпанных по всей Евро- пе, от Константинополя до Венеции, и от Морей [в Греции] до Бал­тийского и Немецкого морей?.. Вычтем это количество... из всей Ев­ропы, и приложим к нашему. Что останется у них и сколько выйдет нас? Мысль останавливается, дух захватывает»}* Да простится эта имперская эйфория бедному Погодину: он столько раз впоследствии, как мы еще увидим, от неё отречется. Просто та­кое было тогда умонастроение в николаевской России (писал это Погодин в 1838 году). Мы помним, что всего три года спустя Шевы- рев говорил о Европе как о «будущем трупе», страдающем «зарази­тельным недугом». Помним и восторг, с которым принял это его от­кровение петербургский бомонд. Так представляли себе в 1840-е

М.П. Погодин. Цит. соч., с. 3. Там же, с. 2.

состояние Европы читатели «Москвитянина». Обуревавший её по­рыв к свободе приняли они за предсмертную агонию. Всё тогда ка­залось возможным: и добиться нового передела Европы, и сделать границы России навсегда неуязвимыми, и «консолидировать», го­воря сегодняшним языком, альтернативную Европе цивилизацию. Погодин был прав: «дух захватывало»...

Мы-то сегодня знаем, что кончилась тогдашняя эйфория нацио­нальной катастрофой. И, как мы скоро увидим, иначе она и не мог­ла закончиться. Тем более странно, что продолжает она «захваты­вать дух» у православных фундаменталистов и в сегодняшней Моск­ве. Н.А. Нарочницкая, например, вполне искренне горюет, что потеряла тогда Россия замечательный шанс «консолидации круп­нейшего центра мировой политики и альтернативного Западу исто­рического опыта на Евразийском континенте с неуязвимыми грани­цами». И особенно горько ей оттого, что воспользуйся тогда Николай этим уникальным шансом, «латинская Европа смотрелась бы на кар­те довеском Евразии, соскальзывающим в Атлантический океан».19 Вот уж поистине «заразительный недуг», переживший столетия.

Упускается здесь из виду лишь одно обстоятельство. Николай действительно попытался воспользоваться шансом добиться для России «неуязвимых границ». В этом, собственно, и состоял пятый сценарий его внешней политики. И хотя он и отличался от погодин­ского (например, о расчленении Австрии там речи не было), но вли­яние «православно-славянского» сценария просматривается в нем совершенно отчетливо. В частности, место протектората над Турци­ей заняла попытка изгнать её из Европы; место бесславно скончав­шегося Союза трех Дворов заняла забота о переходе «под покрови­тельство России» славянских Сербии и Болгарии (вместе с право­славными дунайскими княжествами, т.е. сегодняшней Румынией); и место защиты целостности Турецкой империи — курс на войну эа её расчленение. Курс этот резко противоречил не только всем пре­дыдущим стратегиям, но и самой генеральной цели николаевской политики в первую четверть века его правления: борьба с револю­цией исчезла из него напрочь. По всем этим причинам уместно, на­верное, назвать его сценарием «великого перелома».

19 Н.А. Нарочницкоя. Россия и русские в мировой политике, М., 2002, с. 197.

Глава пятая Восточный вопрос

против I УРЦИ И» Конечно, если за­быть о решающей разнице между борьбой за про­текторат над Оттоманской империей и войной за её расчленение, можно и впрямь сказать, что Николай всю жизнь вел «процесс про­тив Турции». В известном смысле он был внешнеполитическим экви­валентом «процесса против рабства» в политике внутренней. Во вся­ком случае был он столь же пронизан противоречиями и столь же бесплоден. И остался в истории точно такой же николаевской «не­достройкой», бесславным памятником нелепости всего этого трид­цатилетнего царствования. Вошел он в дипломатические анналы под именем Восточного вопроса.

По словам «начальника штаба по дипломатической части», как называл Николай своего посла в Лондоне Филиппа Бруннова, «Вос­точный вопрос заботил императора с самых первых дней его цар­ствования и никогда не переставал требовать самого серьезного его внимания».20 Что не удивительно, ибо связан он был с таким же риском, как и отмена крепостного права. И последствия его были так же непредсказуемы. Только если в «процессе против рабства» главными оппонентами императора оказались родные Собакевичи, то в «процессе против Турции» оппонентом была вовсе не сама Бли­стательная Порта (как требовала называть себя в официальных до­кументах Турция), но Европа. Причем, вся — и Западная, и Восточ­ная, включая вчерашних союзников. Как писал австрийский дипло­мат граф Прокеш фон Остен, Восточный вопрос был именно «вопросом между Россией и остальной Европой».21

Теперь мы можем точнее сформулировать смысл и цель нашего эксперимента. Только подробный, систематический анализ полити­ки Николая в этом решающем Восточном вопросе позволит пока­зать, насколько эффективна для её понимания идея множественнос­ти стратегических сценариев. «Процесс против Турции», с которого началась и которым закончилась внешнеполитическая деятельность

С.С. Татищев. Внешняя политика императора Николая I, Спб., 1887, с. 307.

«Процесс

Там же.

императора, предпочтительнее в этом смысле его собственно «жан­дармской», контрреволюционной деятельности. Просто потому, что результаты его борьбы с революцией были, похоже, сильно преуве­личены в традиционной историографии — как его оппонентами, так и апологетами. На поверку оказываются эти результаты минималь­ными и для общей оценки внешней политики Николая несуществен­ными. Во всяком случае к общеевропейской войне привести не могли они ни при каких обстоятельствах.