А.И. Герцен. Былое и думы, М., 1947, с. 301.
«Русский архив», 1884, кн.4, с. 304.
А.Г. Дементьев. Цит. соч., с. 185.
ре, так это «добросовестно раболепные», по выражению Герцена, издатели «Москвитянина»Р°
Тем не менее успех первого номера журнала превзошел, как и надеялся Уваров, все ожидания. «Такой эффект произведен в высшем кругу, что чудо, — писал из Петербурга Погодин Шевыреву, — [все] в восхищении и читают наперерыв. Графиня Строганова, Вильегор- ский, Протасов; Прянишников, почт директор, сказывал мне о многих. И заметь, что все эти господа ездят и трубят и заставляют подписываться, например, граф Протасов, обер прокурор Св. Синода... Ауж Сергей Семенович [Уваров] и говорить нечего. Велит выписывать по гимназиям... Твоя „Европа" сводит с ума. Все ждут второго номера».131
Шевыревская «Европа», сводившая, как мы слышали, сума высокопоставленных читателей, вызвала, однако, печальный комментарий В.Г. Белинского.
«Мы предвидим наше великае будущее, но хотим непременна иметь его за счет смерти Ев рапы: какай поистине братский взгляд на вещи!.. Неужели для счастия аднага брата непременна нужна гибель другага? Какая нефиласафская, нецивилизованная, нехристианская мысль»}32 А мнение Белинского, между тем, дорогого в ту пору стоило. Он мог прославить автора, но мог и убить литературную репутацию.
Просто потому, что был властителем дум своего поколения и душою самого популярного тогда журнала «Отечественные записки». Журнал был основан в 1839 году А.А. Краевским исключительно с целью, по словам редактора, «отличить настоящую литературу от биржевой».133 Ф.В. Булгарин, главный столп этой биржевой литературы (по совместительству работавший на И! отделение), был, впрочем, совсем другого мнения. «Краевский, — доносил он, — действует умнее Марата и Робеспьера», проповедуя точно то же самое, что, как полагал Булгарин, проповедовали якобинцы, т.е. «социализм, коммунизм и пантеизм».134 Так или иначе, Белинский, хотя связь его
А.И. Герцен. Цит. соч., с. 301.
АГ. Дементьев. Цит. соч., с. 187-188.
АН. Пыпин. Характеристики литературных мнений от двадцатых до шестидесятых годов, Спб., 1907, с. 456.
АГ. Дементьев. Цит. соч., с. 115.
Там же, с. 156.
с «якобинцами» и существовала лишь в полицейском воображении Булгарина, сумел воспитать целое поколение университетской молодежи. И даже уваровская цензура, какая б ни была она, по его словам, «кнутобойная и калмыцкая»,135 ему не помешала.
Вот как вспоминал В.В. Стасов, знаменитый впоследствии искусствовед, о своих студенческих годах:
«Л помню, с какой жадностью, с какой страстью мы кидались на каждую новую книжку „Отечественных записок44... Мы брали её чуть не с боя, перекупали право её читать раньше всех; потом, все первые дни, у нас только и было разговоров, рассуждений, споров, толков, что о Белинском да о Лермонтове... Громадное значение Белинского относилось, конечно, никак не до одной литературной части: он прочищал нам всем глаза, он воспитывал характеры... Мы все — прямые его воспитанники».136 Много ли на свете литературных критиков, о которыхтак говорили бы четверть века спустя?
Удивительная, однако, согласитесь, симметрия: точно такой же восторг, какой вызывала в высшем петербургском кругу шевырев- ская «Европа», вызывала в кругу университетской молодежи отповедь Белинского. О Лермонтове, которого молодежь любила, Шевы- рев писал: «Одно слово из оды Державина или Ломоносова стоит дороже, чем целая пустозвонная поэма даром прославляемого современника».137 Гоголь, по свидетельству А.Н. Пыпина, предпочитал Шевырева как философа и западникам и славянофилам,138 а студенты московского университета, восхищенно слушавшие западника Грановского, лекции Шевырева игнорировали.
Что уж говорить о Белинском, его боготворили. «Статьи Белинского судорожно ожидались молодежью в Москве и Петербурге с 25-го числа каждого месяца. Пять раз хаживали студенты в кофейные спрашивать, получены ли „Отечественные записки", тяжелый нумер рвали из рук. „Есть Белинского статья?" — „Есть" — и она поглощалась с лихорадочным сочувствием, со смехом,
■1 з с
Там же, с. 134.
1 зл
С. Ашевский. Белинский в оценке его современников, Спб., 1911, с. 319.
AS. Дементьев. Цит. соч., с. 162.
А.Н. Пыпин. Цит. соч., с. 418.
со спорами... и трех-четырех верований, уважений как не бывало».139 Николай Алексеевич Некрасов писал: «Моя встреча с Белинским была для меня спасением».140 К.Д. Кавелин вторил: «Его не только нежно любили и уважали, но и побаивались. Каждый прятал гниль, которую носил в своей душе, как можно подальше. Беда, если она попадала на глаза Белинскому. Он её выворачивал тотчас же напоказ всем и неумолимо, язвительно преследовал».141
Виссарион Григорьевич I БелинскийI
AM Герцен. Цит. соч., с. 222-223.
А.Г. Дементьев. Цит. соч., с. 121.
Там же, с. 130.
Короче говоря, Уваров был прав. Бороться с Белинским, противопоставляя ему лишь Языкова или Ше- вырева, было невозможно. Молодежь, пусть безнадежно, по мнению Уварова, испорченная, нуждалась в Белинском. И террор мог лишь загнать эту её потребность вглубь, в подполье. Чтобы и впрямь нейтрализовать «не наших», нужна была хорошо продуманная долгосрочная стратегия. «Прапорщик» Николай оборвал её на полпути, как и собственный «процесс против рабства», как и все другие попытки нововведений своего бесплодного царствования. Что ж удивляться, если и реакционным замыслам Уварова суждено было остаться при нём лишь еще одной «недостройкой»?
глава первая ВВОДНЭЯ
глава вторая Московия, век XVII глава третья Метаморфоза Карамзина глава четвертая «Процесс против рабства»
Восточный врпрос
глава шестая Рождение наполеоновского комплекса
ГЛАВА ПЯТАЯ
глава седьмая Национальная идея
глава пятая Восточный! 245
вопрос
Мы не два года вели войну — мы вели её тридцать лет, содержа миллион войска и беспрестанно грозя Европе... Николай не понимал сам, что делает. Он не взвесил всех последствий своих враждебных Евро- певидов — и заплатил жизнью, когда, наконец, последствия эти открылись ему во всем своем ужасе.
А.В. Никитенко
Внутренняя политика империи, в которой мы все это время пытались разобраться, служила, однако, для Николая Павловича, как и для его старшего брата, лишь фоном для политики иностранной. В этом, по крайней мере, отношении сыновья Павла I были очень похожи. Именно на международной арене рассчитывали они снискать бессмертную славу и право на вечную благодарность потомства. Александру Павловичу, как мы помним, это удалось. За победу над Наполеоном он был удостоен Святейшим Синодом, Государственным Советом и Сенатом империи титула Благословенный, Подобострастные коллеги по Священному Союзу именовали его не иначе, как Агамемноном Европы. Даже А.Н. Боханов открывает свой учебник по русской истории XIX века знаменитой когда-то гравюрой «Император Александр восстанавливает Францию», на которой великодушный хозяин Европы ведет поверженную было Марианну на почетное место среди легитимных держав.
Гпава пятая
Восточный вопрос \J f^LJ-w-rbtf ГТ
ivU И I с r\L I Пытаясь охватить одним взглядом все три десятилетия иностранной политики Николая, практически невозможно отделаться от впечатления, что лавры старшего брата не давали ему спать спокойно. Он тоже мечтал о блистательных победах, о репутации Агамемнона в Европе и о титуле Благословенного в России. Проблема была лишь в том, что ситуация в Европе второй четверти XIX века сильно отличалась от первых его десятилетий, которые пришлись на царствование Александра. И главное отличие заключалось в том, что место великого
корсиканца заняла в качестве континентального «возмутителя спокойствия» ничуть не менее грозная европейская революция.
И следовательно, единственной для Николая Павловича возможностью сравняться с покойным братом могла стать только победа над этой революцией. Федор Иванович Тютчев очень точно сформулировал для него эту задачу. «Уже с давних пор, — писал он, — в Европе только две действительные силы, две истинные державы: Революция и Россия. Они теперь сошлись лицом к лицу и завтра, может быть, схватятся. Междутою и другою не может быть ни договоров, ни сделок. Что для одной жизнь, для другой смерть».1