Понятно, что большинство этих тружеников исторического фронта, во всяком случае те из них, кто дожил до эпохального крушения «истинной науки», вдохнули с облегчением. Для них, перефразируя знаменитые строки Пушкина, адресованные декабристам, падение тяжких оков «высказываний» означало то, что и обещал поэт, -- свободу.И чувствовали они себя, надо полагать, как крепостные в феврале 1861 года.

Сложнее сложилась судьба жрецов «истинной науки», тех, кто, как мы видели, с энтузиазмом участвовал в карательной экспедиции 1970-71 годов. Тех, кто, как А.И. Давидович и С.А. Покровский, искренне верили, что «абсолютизм (самодержавие) есть воплощение диктатуры дворян-крепостников». Или как А.Н. Сахаров, что западно-европейские монархии XV-XVI веков «преподали самодержавию всю ту азиатчину, которую почему-то упорно привязывают лишь к русскому абсолютизму».

На самом деле замечательно интересно, как пережили крушение марксистской ортодоксии её жрецы. Перед ними, похоже, было три пути, Можно было пойти на баррикады, до конца защищая свою веру – и, фигурально говоря, умереть за неё, как протопоп Аввакум. Можно было замкнуться в секту, подобно архаистам из «Беседы» адмирала Шишкова. Можно было, наконец, перебежать на сторону конкурирующей ортодоксии. И не просто перебежать, но добиваться и в ней положения жрецов и охотников за еретиками.

Честно говоря, я не слышал о марксистких Аввакумах среди русских историков. Марксистских Шишковых тоже, сколько я могу судить, немного. Зато ярчайший пример перебежчика у нас перед глазами. Во всяком случае в писаниях А.Н. Сахарова, главного редактора ТОМА VIII, претендующего на роль верховного жреца постсоветской ортодоксии, и речи больше нет о восточной деспотии в Западной Европе. И опричнина Грозного уже не сравнивается с правлением Елизаветы Английской. Напротив. «Самодержавная власть, -- по его теперешнему мнению, -- складывалась во Франции, в Англии, в некоторых других странах Европы. Но нигде всевластие монарха, принижение подданных перед лицом власти не имело такого характера, как в России». (45)

Метаморфоза Сахарова, впрочем, совершенно понятна. Его новая ортодоксия требует прямо противоположного тому, чего требовала старая. Нет больше нужды обвинять еретиков «в попытке противопоставить исторический процесс на Западе и в России». Как раз наоборот, неоевразийская ортодоксия именно этого противопоставления и требует. Россия и Европа просто разные цивилизации – вот что пытается теперь доказать Сахаров. И всё потому, что «ни в одной стране не было необходимости в таком сплочении народа вокруг государя из-за смертельной опасности неустанной борьбы с Ордой, с западными крестоносцами, то есть с совершенно чуждыми национальными и религиозными силами». (46)

Вот и вернулись мы к консенсусу. К одному из главных его мифов, что «национальное выживание России зависело от перманентной мобилизации её скудных ресурсов для обороны», в результате чего и оказалась она «московским вариантом азиатского деспотизма». (47) Здесь не место его опровергать. Скажу лишь, что как раз в пору «смертельной опасности неустанной борьбы с Ордой, с западными крестоносцами», крестьянство в России было свободным и никакого самодержавия в ней не существовало. Крестьянство было закрепощено и самодержавие явилось на свет как раз когда Россия перешла в наступление на этих самых «западных крестоносцев».

Интереснее то, что и в 2003-м Сахаров попрежнему, как мы только что видели, понятия не имел о принципиальной разнице между русским самодержавием и европейским абсолютизмом. Как и в 1971 году, самодержавие для него универсально (оно и «во Франции, и в Англии, и в некоторых других странах Европы»). Дефиниционный хаос продолжает бушевать в ТОМЕ VIII. Что ж, полжизни, проведенные в роли надсмотрщика за чистотой марксистских риз даром не проходят.

​​​​​******

И всё-таки я не жалею труда, потраченного на анализ проблем советской историографии (хоть и оставила она нас всего лишь с очередным мифом о русском абсолютизме). Во всяком случае читатель мог убедиться в том, как неясно все, зыбко и неустойчиво в области философии русской истории. В той, если угодно, метаистории, которая необходима нам для ответа на загадку Тредголда.. Мы увидим в следующей главе добавит ли нам ясности аналогичный анализ историографии западной.

Глава четвертая. "Деспотисты"

                                                                                   Невозможно представить себе ничего

                                                                                   настолько абсурдного, чтобы не нашлись

                                                                                   философы, готовые взяться это доказать.

                                                                                                                                    Рене Декарт

Реклама 12

Мы уже знаем, что вопрос о месте России в истории вовсе не казался западным историкам таким уж спорным. Мало кто из них сомневался, что «русский абсолютизм», на котором, как мы только что видели, сошлись после жестокой баталии советские историки, не более чем миф. Того обстоятельства, что Россия, в отличие от европейских стран, «оказалась неспособна навязать политической власти какие бы то ни было ограничения» (1), было для них более, чем достаточно, чтоб отрицать ее принадлежность к европейской семье народов.

Спорили поэтому не столько о том, принадлежит ли Россия к Европе, сколько, к какому именно из неевропейских политических семейств ее отнести. И наметились в этом споре три главные школы. Лидером первой из них – «русско-монгольской» бесспорно был Карл Виттфогель, такой же, как А.Н. Сахаров, марксист-расстрига, прославившийся знаменитым томом, который так и назывался «0riental Despotism (Yale University Press,1957)

Самым знаменитым, как мы уже упоминали, из представителей «византийской» (или «тоталитарной») школы был Арнольд Тойнби. Третью, наконец, - эллинистическую (или «вотчинную») - представлял Ричард Пайпс.

Не соглашаясь ни с одной из этих школ, замечу, что спорить с ними уж наверняка интереснее, чем со жрецами священных «высказываний». Хотя бы потому, что они не били поклонов ни в чью сторону и полагались, главным образом, на собственные идеи – как, впрочем, и предрассудки. Тем не менее скажу сразу, что, сколько я могу судить, к реалиям политического процесса в России концепции их имеют ничуть не большее отношение, чем цитированные в предыдущей главе «высказывания». Выглядят, как мы увидим, одинаково предзаданными, априорными, Декарт сказал бы абсурдными.

Все эти авторы - корифеи западной историографии. О каждом из них, расскажу отдельно – и, как могу, подробно.

ЗЛОКЛЮЧЕНИЯ КАРЛА ВИТТФОГЕЛЯ

Этот очень известный в своё время историк совершенно не похож на стандартного западного эксперта. Его книга – образец науки воинствующей. Она бесконечно далека от модной сейчас в нашей гума нитарной области кокетливой «объективности». Ей нет дела до «политкорректности» (чувства юмора, впрочем, Виттфогель лишен был тоже). Что-то смертельно-серьезное, ригористическое пронизывает его стиль, что-то среднее между пуританской суровостью и пафосом крестоносца. Текст его дышит полемикой и кипит страстью.

Как в свое время его отечество, Германия, воюет Виттфогель на два фронта и движется в нескольких направлениях сразу. Тут вам и методология, и теория, и самый приземленный эмпирический рассказ о фактах «как они были», и откровенная политика. Работу его поэтому очень сложно анализировать: до такой степени все в ней связано в один тугой узел, что невозможно ни принять, ни отвергнуть её целиком. Вот это смешение жанров и есть вторая фундаментальная черта его концепции. И потому прежде, чем спорить с ним, есть смысл разбить гипотезу Виттфогеля на составные части и оценивать каждую по отдельности.