В общих чертах — и все. (Ильин был правоведом и экономики старался не касаться, она в его представлении была лишь надстройкой над «правильным» политическим строем.) А теперь посмотрим, насколько удалось Путину воплотить завещание своего наставника.
Новая Русская идея
Как и Степашин, в своем первом премьерском выступлении 16 августа не обошел Путин ключевую тему величия России. Но ее трактовка в обоих случаях отличалась, как день от ночи. Во-первых, у Путина и следа не было степашинской «уверенности в себе», потому в этой теме слышался у него явственный вызов («хоронить Россию как великую державу, мягко говоря, преждевременно»). Обида в этом звучала, обида, которая еще отзовется в будущем.
А во-вторых, то, о чем говорил Степашин, имело, с точки зрения Путина, лишь самое отдаленное отношение к теме величия России. Причем тут, в самом деле, «интеллект», когда речь о действительно серьезных вещах, а именно о «стабильности и надежности власти». 31 декабря он объяснил и идейные ориентиры, на которые стабильная власть должна опираться, тотчас обнаружив национал-либеральный характер будущего президентства. (К слову, мой наставник Владимир Сергеевич Соловьев учил, как, может быть, помнит читатель, остерегаться национал-либералов, полагая. что именно с них и начинается «лестница Соловьева», как я ее назвал, ведущая в конечном счете к «самоуничтожению» России. Но у Путина, как видим, был другой наставник.)
Короче, говорил Путин о новой Русской идее. Отличалась она от старой тем, что представляла собой «сплав» универсальных прав человека с традиционными ценностями России. Под этими традиционными ценностями имелись в виду, конечно, не «культура и интеллект», как полагал Степашин, а «державность», «государственничество» и «социальная солидарность». Каким образом увязывались права человека с «государственничеством» и тем более с «державностью», не объяснялось.
Хотя присутствие в путинском «сплаве» прав человека насторожило тогдашних реваншистов, поначалу они оценили это как маскировку, простили за Русскую идею. Более странно, что такое необычное идейное соседство не насторожило либеральную журналистскую команду (Наталью Геворкян, Наталью Тимакову и Андрея Колесникова), интервьюировавшую Путина в мае 2000 года для книги «От первого лица». О чем угодно спрашивали, о главном не спросили. Многих будущих разочарований удалось бы избежать, обрати они тогда внимание на это бьющее, казалось бы, в глаза противоречие. Но не обратили.
Первые выборы
Позиция премьер-министра, тем более исполняющего обязанности Президента, делала шансы Путина на выборах 26 марта 2000 года практически неуязвимыми. В его руках были все административные ресурсы. Он должен был, казалось, победить легко и с большим отрывом от своих 11 соперников. На самом деле победил он с минимальным перевесом (52,94 %), поставленным под сомнение и наблюдателями, и Думой, и даже Г осстатом.
Нарушения действительно выглядели вопиющими. Начинались они со статистики. В парламентских выборах в декабре зарегистрировано было 108074 млн потенциальных избирателей, а в марте их оказалось уже 109382 млн. Прирост населения в 1,3 миллиона? За три месяца? По данным Госстата, оно не только за это время не выросло, но уменьшилось на 182 тысячи. У ЦИКа не было правдоподобного объяснения этой странности.
Думский комитет, возглавленный коммунистом, установил, что только у КПРФ было «украдено» больше 700 тысяч голосов. Что вместе со статистическим «просчетом» ЦИКа составляло больше двух миллионов голосов. Иначе говоря, практически «съедало» все преимущество Путина. В «формальной демократии» оппоненты могли бы, пожалуй, оспорить результаты выборов, потребовать второго тура.
Тем более что наблюдатели — журналистская команда «Московских новостей» — нашли массу нарушений избирательного закона в Татарстане, Ингушетии, Кабардино-Балкарии, Дагестане. Мордовии (даже в разбомбленной Чечне за Путина якобы голосовало 50,63 %). Председатель РИК Татарстана Владимир Шевчук, нисколько не стесняясь, рассказал иностранному журналисту, как именно это у них происходило. Называлось «гусеница». Местные чиновники выстраивались у входа в избирательный участок и каждому избирателю вручали заранее заполненный бюллетень вместе со сторублевой бумажкой. Некоторые отказывались, но большинство соглашалось. Когда избиратель выходил с пустым бюллетенем, его заполняли и вручали следующему (81еуеп Р1зЬ. Пешосгасу ПеЕаПес! ш Ки881а, 2005, рр. 42–43). Неудивительно, что в связи с нарушением избирательного закона было возбуждено 440 судебных дел. Одним словом, вместо триумфа — скандал.
Никто, однако, публично не протестовал, массовых демонстраций не было. Ничего подобного тому, что произошло по аналогичному поводу десятилетие спустя. В 2011-м не узнать было унылую страну «гусениц», о которой рассказывал Владимир Шевчук. Тогда мир вдруг воочию увидел ДРУГУЮ Россию. Но об этом мы еще поговорим. А пока продолжим о той, старой. Ведь лозунг 2011-го «Россия без Путина» был вовсе не первым вызовом, с которым он столкнулся. Первым были выборы 2000 года.
Что мог означать этот вызов для преемника Ильина (если, конечно, принять гипотезу, лежащую в основе этой главы)? Несомненно, «жирондистскую анархию», пришедшую на смену «кошмару революционного якобинства» ельцинских лет. Анархию. чреватую распадом страны. И с точки зрения Путина, усвоившего идеи Ильина, известная логика в этом представлении определенно была. Попробуем ее воспроизвести.
Разгром федерации
Почему, спрашивается, всюду, где губернаторы присягнули «Единству», голосовали за Путина, а где не присягнули — против? Разве не ясно, что как хотел губернатор, так и проголосовали? Выходит, в РФ 89 маленьких диктаторов? Разве это не та самая анархия, о которой говорил Ильин, и которая погубит Россию, приведя в конечном счете к «свирепой правой тирании»? И разве не точно угадал эту анархию Ильин за десятилетия до конца советской власти? Не потому ли так настаивал он на «национальной диктатуре», единственно способной с этой анархией покончить?
Такова должна была быть логика преемника Ильина. Но даже окажись на его месте идейный преемник Ельцина, тот же. скажем, Степашин, и он не мог бы не признать, что ситуация с федеративностью, созданная Ельциным с его «парадом суверенитетов», и впрямь была сложной. Другое дело, что логика Степашина была бы совершенно иной. Прежде всего, он понял бы, что в этой сложности заключены два совсем разных вопроса и требуют они разных ответов.
С одной стороны, Ельцин оставил преемнику федерацию-единственную государственную систему, посредством которой страной размеров России можно нормально управлять. По замыслу, в этой системе население свободно избирало своих губернаторов, знающих местные проблемы несопоставимо лучше, чем могли их знать в центре, и губернаторский корпус в целом составлял верхнюю палату Федерального собрания или, если хотите, Сенат-важное ограничение верховной власти, сильный заслон против реставрации «национальной диктатуры». Для вчерашней унитарной империи это была в высшей степени разумная система. Короче, ельцинскую федерацию следовало СОХРАНИТЬ. Таков был бы первый ответ на нашу дилемму идейного преемника Ельцина.
Другое дело, что Ельцин никак не позаботился о том, чтобы губернаторы были действительно подконтрольны населению. Иными словами, о том, чтобы они не превратились в маленьких коррумпированных владык (что особенно важно было в России с ее традиционной имперской болезнью коррупции власти). Следовательно, ошибку Ельцина следовало ИСПРАВИТЬ. Таков был бы второй ответ его идейного преемника.
Как исправить? Общепринятый способ лечения коррупционной болезни известен, проверен во всех демократических федерациях. Те же права человека, на страже которых стоят независимые от губернаторов местные СМИ (под защитой и при поддержке федеральной власти). «Права человека» присутствовали, как мы помним, даже в путинской Русской идее (по умолчанию присутствовали в ней и независимые СМИ, своего рода правоохранительная полиция. Присутствовали просто потому, что друг без друга существовать они не могут, права человека без независимых СМИ не более чем пародия). Короче, лекарство есть, ступай исправлять ошибку. Такова была бы логика Степашина, окажись он наследником Ельцина.
