Их общим кумиром стали книги.

Классный руководитель Варвара Ивановна Бахирева, сама преподававшая литературу в старших классах, с трудом сохраняла невозмутимость под градом вопросов, которые сыпались на нее во время воспитательского часа.

— Это правда, — интересовалась Алла, — что Пушкина застрелил на дуэли сам царь?

— Как вы думаете, Варвара Ивановна, — глубокомысленно вопрошала Мура Шакеева, которая внешним видом смахивала на мальчишку, — имеет право пионерка полюбить французского дворянина д’Артаньяна или не имеет?

И, вместо того чтобы отчитывать их за то, что берутся за книги не по возрасту, учительница обсуждала с ними проблемы французского дворянства и первой детской любви.

Сделав уроки, Сильва забиралась с ногами на диван и едва умещалась между стопками нанесенных книг. Мать как-то застала ее за книгой плачущей. К ужину она вдруг выбегала со словами героя Сервантеса:

— «У страха глаза велики — лев может показаться тебе даже больше половины Земли!» Я бы хотела быть такой же смелой, как Дон Кихот Ламанчский.

— И такой, же фантазеркой? — слегка охлаждала ее Сальма Ивановна.

— Мама, ты сама говорила, что без фантазии не было бы революции. Говорила?

— Это я не говорила, — улыбалась Сальма Ивановна. — Это говорили другие люди. Но, в общем, верно.

Восхищенная краснозвездным гайдаровским всадником, который спас Димку от побоев дезертира, она подкараулила до уроков Аллу и торжественно вручила ей справку, наподобие той, что красноармейцы выдали Жигану: «Есть она, Алка, не шантрапа и не шарлыган, а элемент, на факте доказавший свою революционность, а потому оказывать ей, Алке, содействие в пении советских песен по всем станциям, поездам и эшелонам».

— Да не буду я ходить с песнями по станциям, — перепугалась Алка, — ты что, заболела?

— Может, и будешь, — смеялась Сильва. — Придет время — и будешь. А пока учи революционные песни вместо своего «самовара» и держись за мою справку.

В отряде появилась вожатая Леля Пигарева. Была она маленького роста, очень энергично говорила и сразу успокоила ребят, заявив, что с ее приходом пионерская жизнь у них забьет ключом. В очередной стенновке Миша Хант разразился двустишьем: «Мы все думаем о чем? Как бы нам забить ключом!». Вожатая ничем не высказала неудовольствия, только спросила Мишу: «Почему вы в стенгазете не даете бой двоечникам?» — «А у нас нет двоечников», — удивился Миша.

«Нет, но могут появиться», — веско разъяснила Леля.

Подобрав на полу «гайдаровскую» справку, выяснила у Аллы, кто писал. Отозвала Сильву на перемене в сторонку, мягко сказала:

— Надо уважать свой родной язык, Воскова. — Показала бумажку. — Шантрапа, шарлыган… И это — о своем товарище?

— Это шутка, — Сильва удивилась. — Я использовала текст Аркадия Гайдара.

Не удержалась, съязвила:

— Вы его проходили?

Леля стала бурой.

— Я учусь в пединституте. И учти на будущее — цитаты берут в кавычки.

Леля и предложила на отрядном вечере разыграть в лицах новую сказку поэта Маршака «Багаж». Переглянулись: что они — октябрята? Но… Стали готовиться. Правда, втайне. Верховодила, конечно, Алка. На спектакль пришли некоторые учителя и завуч. Вначале со сцены звучало знакомое: «Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, картину, корзину, картонку и маленькую…»

Тут-то хор голосов и выкликнул: «Кни-жон-ку!».

А потом они начали рассказывать, как даме вместо маленькой книжечки стали выдавать большие, и в них жили, страдали и боролись их любимые герои, которых дама очень боялась… Неделю над этими стихами бился Мишка Хант и бригада его стенгазетчиков:

Индеец Джо скрипнул ногой,

А барыня подняла вой:

— Разбойники! Воры! Уроды!

Том Сойер — не той породы.

И Гек, его друг, мне не друг,

Возьмите себе этих двух…

Я с детства играла в фанты,

А вы — в капитана Гранта???

Вожатая демонстративно вышла из зала. Наутро она попросила Бахиреву наказать заводил.

— Да ведь они выступали всем классом, — удивилась учительница.

Леля снисходительно улыбнулась.

— Вас плохо информируют, Варвара Ивановна. В классе нашелся правильный пионер. Тараньев Эдик. Он помог мне.

— А в чем, собственно, ребята виноваты? — раздумчиво спросила Бахирева. — Ну, выросли наши дети чуть быстрее, чем мы расписали по программе. Зато они очень тонко подхватили идею Маршака, разоблачили маршаковскую барыню на примере своих любимых героев. И они доказали нам, что герои их умны, бесстрашны и революционно настроены.

— Это индеец Джо и Том Сойер — революционно настроены? — съехидничала вожатая. — А одна девица из выступавших сочиняет рискованные справки от имени товарища Гайдара… Нет, такие для подвига не подойдут.

— Вы еще очень молоды, Леля, — Бахирева даже растерялась. — Как вы можете делать такие скороспелые выводы?

Она заглянула в застывшие глаза вожатой и замолчала.

Пигарева не забыла автора «рискованных» справок. Случай представился скоро.

Рядом со школой, на углу улиц Красных Зорь и Большой Пушкарской, стоял деревянный кондитерский киоск. После контрольных Сильвин класс баловался соевыми батончиками. Вот уже два года здесь торговал очень разговорчивый старичок, знавший многих из них по именам.

И вдруг — они как раз спустились в гардеробную — кто-то крикнул:

— Ребята! Леденцы загорелись!

Бегать Сильва умела. Когда школьники оказались у киоска, Сильва уже выхватывала из пламени коробки и швыряла их в снег. Ребятам удалось спасти почти весь упакованный товар. Кто-то накинул на Сильву пальто, со смехом начали очищать друг друга от сажи. Растерянный старичок поминутно пожимал руки ребятам. Потом приехали пожарные, составили акт.

Они вернулись в вестибюль и вдруг увидели в углу Эдика Тараньева — он подавал таинственные знаки.

— Ты что это, Тарань! — возмущенно крикнул Мишка, заметив у ног Эдика коробку с тянучками.

Сильва схватила коробку, Эдик резко оттолкнул девочку, и никто не успел этого предупредить, как она дала ему затрещину, а затем и вторую. Жестко сказала:

— Сразу отнеси старику, иначе я милиции сообщу.

Ее трясло — от холода, пережитого волнения.

Они шли домой, когда их нагнала вожатая:

— За что ты, Воскова, избила Тараньева?

Сильва молчала, и все молчали.

— А, не хочешь? — вожатая тяжело задышала. — Тогда я скажу, за что… Ты узнала, что мальчик рассказал мне правду о вашем сговоре? Что он назвал мне бузотеров? Тебе не понравилось, что я поймала тебя на плохих словах? Ты хочешь оттолкнуть от меня ребят? Не выйдет. Я поставлю о тебе вопрос ребром.

Она не успела. В этот вечер у Сильвы температура подскочила до тридцати девяти. Наутро ее отвезли в больницу: врачи опасались крупозного воспаления легких. Потом оказалось, что у нее просто скарлатина.

Ребята ей написали в больницу письмо: «Пожарники прислали нам всем благодарность, директор приказ в школе вывесил. Твоя фамилия первой стоит. Быстрее вылечивайся, Сивка. На выписку придем всем классом».

Она ответила: «Только без Тарани».

ГЛАВА ПЯТАЯ. РЕЧЬ С ДЕРЕВА

Слова полковника отдавались в ушах набатом: «Ну-с, я решил сдержать данное вам слово. В шесть часов поутру „Семена Петровича“ расстреляют. Светлое царство социализма, голубчик, вам уже не увидеть».

В шесть… расстреляют… не увидеть…

Лжет полковник, чего-то ждет от него или и впрямь решил с ним разделаться?

Как он стал «Семеном Петровичем»? Казалось, еще вчера он был Самошей, и была Полтава, и визжащие братаны.