— У меня тоже бывали тройки, но, честное слово, я после каждой психовала… Троечный инженер. Это что-то вроде плотника, который пытается сколотить скрипку. Тебе самой не противно?

Помогло. Даже предстоящая свадьба не помешала сдать сессию. Молодоженов поздравили с выдумкой, песнями, по-студенчески. Володя и Сильва сидели рядом. Она вдруг тихо сказала:

— Мама и Лена меня агитируют за поход. Но если я соглашусь, как ты это поймешь?

Володя с досадой сказал:

— Перестань, я знаю, о чем ты… Я хочу в поход, потому что это хороший случай для закалки. Кто знает, что готовит миру фашизм. Вчера Австрия, Чехословакия, Польша, сегодня Франция… Глотают, как пироги с начинкой.

— Сталин говорит, что война от наших границ отведена, — вспомнила Сильва.

— Знаю, — отозвался Володя. — Все докладчики его цитируют, а потом призывают нас быть готовыми. Не знаю, как ты, а я хочу быть готовым в любой момент.

— Логично, — сказала Сильва. — Когда мы выезжаем?

С Володей было интересно, весело и, главное, все у них было на равных: и «сухой паек», и шутки, и трудности.

От селения Верхний Баксан им предстояло подняться метров двести по довольно крутому «докторскому перевалу», на вершине которого альпинистов действительно ожидал врач, определявший по дыханию и пульсу, кому дорога в альплагерь заказана, а кому нет. Сильву тронуло, что Володя не навязывался с помощью, а уже у самого плато словно невзначай обронил:

— С горами ты в дружбе. Тебя пропустят.

Их пропустили. Жизнь в альплагере была вовсе не сказочной. Инструктор попался требовательный. Они учились вбивать крюки в скалистые щели, намертво закрепляться на уступах, ходить на «кошках», высекать в ледовой толще ступени не только ледорубом, но и ударом ботинка.

Кавказ покорил и тех, кто был здесь впервые, и тех, кто, как Сильва, уже считал себя старожилом. Они никогда не думали, что вершины могут быть и столь красивыми, и столь коварными, а звезды такими крупными, что казалось: протяни руку — и сорвешь их, как гроздь винограда. Они увидели цветы, напоминающие раскрытые огненные чаши, и боязливо выглядывающий из-под снега и по-снежному белый рододендрон.

— Две недели открытий, — сказала Сильва.

Она была счастлива. Особенно полюбились ей редкие минуты перед отбоем, когда они усаживались у костра в кружок — и начинались занятные истории, песни, подшучиванье. Тогда еще не было транзисторных приемников, и они, отрезанные на эти дни от мира, гадали, что же в нем происходит.

— Париж?

— Партизаны маки, — говорил кто-нибудь один, — ликвидировали гитлеровского гаулейтера.

— Лондон?

— Не спит. Готовится отбить воздушный десант гитлеровцев.

Игра до того увлекала, что инструктор возвращал альпинистов к действительности одним словом:

— Ленинград?

И все отвечали хором:

Ждут наши мамы и папы,

Чтоб обошлось без «историй»,

Чтоб мы не сломали лапы

И не сорвались в море.

…Одна из ночевок в стационарном лагере перед Донгуз-Оруном. Где-то над ними коварная Адыр-Су, подмывшая склон горы, накопила энергию, прорвала запруду и, увлекая с собой в мощном селевом потоке землю, корневища, камни, надвинулась на лагерь. Альпинистов подняли по тревоге, каждый захватил небольшой запас продуктов и личное снаряжение. Успели перебраться на склон соседней горы, избитые и исхлестанные потоком. Володя поддерживал Сильву, когда они брели по колено в воде, несмотря на ее протестующие возгласы: «Сама!». Был полумрак, но она почувствовала, как он остановился и запрыгал на одной ноге. Решила, что камнем придавило, почти вырвала из его рук свой рюкзак. «Опирайся на меня!» — крикнула Сильва. Через несколько минут они выбрались на сухое место.

— Уотс ронг уиз ю?

— Ай эм ол райт.

— Нашли время практиковаться в английском! — крикнули слева. — Все целы?

А через день с вершины Донгуз-Оруна перед ними открылся могучий двуглавый Эльбрус, и величие его горных пиков, казалось, затмило все, чем они любовались до этой минуты. Даже холод, загнавший их пораньше в спальные мешки, был встречен ими, как сказала Сильва, «со стойкостью уважения к Эльбрусу». Одним дико хотелось спать, другие, еще смакуя впечатления дня, сочиняли словарь альпиниста.

— Жаринов, на «ге»!

Володя невозмутимо подключался:

— Гора. Неровность на земле, затрудняющая движение по ней.

— Воскова, на «зе»!

— Звезды, — радостно откликалась Сильва. — Единственное вечернее освещение в альппоходе.

Ей до того понравился этот словарь, что она занесла его в дневник. Здесь были и «гигиена — экзотическое животное, редко перебегающее альпинистские тропы», и «ишак — обладающий, в отличие от альпиниста, тремя качествами: скромностью, выносливостью и молчаливостью». Маленький трудолюбивый ишак, сопровождавший их и по знаменитой Ингурской тропе, которая вела в Сванетию, был Сильвиным любимцем.

Володя, диктовавший Сильве на стоянках новые афоризмы, вдруг увидел, что из дневника выпал листок, поднял его, успел прочесть:

Вот Кавказ, и ропот ручья,

Как дыханье большого зверя.

Я не раз еще вспомню тебя

В продуваемом северном сквере…

— Извини. Я думал, это из словаря. Чьи?

— Мои. Очень плохо?.

— Не знаю… Но этот образ мне нравится. — Повторил: — «Как дыханье большого зверя»… Пожалуй, это придумать нельзя. Это надо услышать.

Сильва густо покраснела. Володя быстро отвлек ее:

— Напринимали нас в комсомол чохом в школе, а теперь разбирайся с каждым. Я в курсовом бюро. Попросил одну группу летом в подшефном детдоме радиоузел оборудовать. И вдруг слышу: «Мы тебе не на подхвате». Ну, взял двух своих товарищей, и мы за одну ночь радиофицировали детдом.

— А тот демагог?

— Прячется от меня, урод. Осенью найду.

— Володя, а я думаю, — решила она, — если что-нибудь случится с нами или с нашей страной, никто из нашего поколения не скажет: «Мы вам не на подхвате». Понадобится — и на подхват станем.

Сванетский хребет… Приветливый разноязычный Зугдиди… Шумный, зеленый, лезущий в гору Сухуми с его субтропическими тенистыми садами, раскаленными пляжами и визжащим, орущим, снующим обезьяньим питомником.

И конечно, все побежали на почту — за письмами от родных и друзей. Сильва прочла письмо из дому, посмеялась, повздыхала.

— Что, заскучала в походе? — спросил Володя.

— Ну, что ты… Я очень тебе благодарна, Володя. За путевки… ну, и за все. Знаешь, я бы тебя даже поцеловала… если бы ты был девчонкой.

Он засмеялся.

— Вот не повезло мне, Сильвочка. Не тем родился.

Она утешила его новым четверостишьем:

Я стою, замирая от счастья,

Обнимаю бескрайний простор.

Никогда не сумею украсть я

Бледноликой прозрачности гор.

Взяла его за руку — впервые в жизни взяла за руку парня, и они пошли по улице Ленина, вверх, к горам.

— Стихи Восковой? — спросил он позже.

— Восковой. Очень плохие?

— Образ есть, — сказал он, улыбаясь. — «Бледноликой прозрачности гор».

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ.

«ЧУДАКИ» ПРОБЬЮТСЯ

Он столярничал уже полтора десятка лет. Он владел инструментом, как виртуоз. Кто-то из друзей пустил шутку: если бы на митинге эмигрантов понадобилось сыграть на скрипке и ее бы не оказалось, мистер Восков сыграл бы на рубанке. А сейчас рубанок в руках «не играл».