— Допустим… Но где ты подслушал это выражение: «Чтоб меня любимый пес за пятку ухватил, если не так»?

У Воскова даже голос осел:

— Не вспоминай… Это любимая прибаутка матери.

Он продолжал борьбу в защиту беженцев из России. Один за другим возникали «союзы русских рабочих» в Питтсбурге и Челси, Гартфорде и Провиденсе, Бостоне и Филадельфии. Во всех этих городах видели Воскова и нередко повторяли его меткие фразы: «Желудок обмануть проще — пояс затянешь, а вот рабочую совесть свою поясом не обведешь!», «Если поп за тобой океан переплыл, спроси, не царь ли ему билет купил!», «Лю́бите жизнь — так люби́те русскую революцию!».

Революция в России была его святыней, и когда ему удавалось провести на митинге сбор в пользу русских подпольщиков и узников царизма, он радовался как ребенок и всем объяснял: «Русская революция стала сильнее не на несколько долларов, а на несколько сот друзей. Хорошо бы, чтоб об этом узнал Ленин».

Его оценили как оратора, а потом — и как бойца. В предместье Нью-Йорка вместе со столярами он несколько суток оборонял большие мастерские от штрейкбрехеров. Наконец те решили взять ворота штурмом под прикрытием полиции. У рабочих не было ни ружей, ни гранат, и тогда столяры спешно извлекли из своих чемоданчиков наборы столярных инструментов. «Мне уже не впервой, — смеялся Восков, — Имею опыт Екатеринослава и Полтавы».

Полиции удалось взять верх, и Восков попал в тюрьму. Через три дня его вызвал прокурор.

— Мистер Восков, ко мне поступают протесты эмигрантов, и я приказал выпустить вас. Но можете ли вы обещать…

— Обещаю, — серьезно сказал он. — Всюду, где требуется открыть рабочим Америки глаза и отстоять их право хотя бы на свой ленч, хотя бы на ленч, — всюду будем мы, члены социалистической партии.

— Позвольте, но что вам до рабочих Америки? — с любопытством спросил прокурор. — Мало ли у вас русских забот?

— Мистер прокурор, — Семен сказал это с сожалением. — Вы образованный человек, а я всего лишь столяр. Но неужто вы не чувствуете, что повторяете запев наших русских попов: «Негры, евреи и янки вам не пара!» А потом владельцы заводов поют в уши американцам: «Не слушайте этих эмигрантов… У вас более высокие заработки». А когда надвигается кризис и выгоняют с работы и тех, и других, и третьих, то наши советчики хором взывают: «Не слушайте смутьянов! Уповайте на бога!»

Прокурор с усмешкой сказал:

— Да, я выпускаю из камеры довольно сильного политика. Кто вас сделал таким, мистер Восков?

— Жизнь и русская революция.

В Филадельфии они проводили первое собрание союза в знаменитом зале Академии музыки.

У выхода их ждал сюрприз. На перекрестке уже соорудили трибуну и собрали любопытных наймиты русской охранки. На большом фанерном щите, поднятом над трибуной, было выведено синей краской: «Господа рабочие! Не в Союзе русских голодранцев, а в лоне православной церкви обретем мы рай». Поочередно выступали священник, представитель анархистов и какой-то крикун с рыжей шапкой волос, которого представляли как «теоретика русской революции». Послушав их, Восков и его товарищи приняли вызов. Семен поднялся на трибуну. Рыжий перехватил рупор, но Семен махнул рукой.

— Ребята, у меня и без рупора глотка аршинная! — крикнул он в толпу, вызвав одобрительный смех. — Долго трещать я не буду. Вы, филадельфийцы, любите говорить, что у вас тут появились первый в Америке пароход, первый паровой автомобиль, первая публичная библиотека. Так радуйтесь: теперь у вас появился первый поп, который предал своего бога и заявил, что через национальную резню рабочих они получат рай. Хорош рай — только всех сшибай!

Площадь ответила хохотом. Вмешался «теоретик».

— Один вопрос, мистер Восков! — зарычал он в рупор, насторожив толпу. — Я спрашиваю вас от имени русской революции. Почему вы здесь, а не в России, где гибнут наши братья и сестры? Семейке своей благополучие строите на костях убиенных на русских баррикадах?

Семену было не привыкать к уколам врагов.

— Эх ты, теоретик, — презрительно сказал он. — Я уехал сюда, мистеры, потому что партия приказала мне избежать каторги. Что касается семьи… Моя мать умирает в Полтаве, не имея средств лечиться, братья и сестры пухнут с голоду. Но не о том сейчас речь. — Голос его поднялся, а жестом руки он словно отрубил слова беснующегося рыжего. — Революции можно помогать, даже находясь вдали от родины. А ты, теоретик от неизвестно чего, где ты сражался на баррикадах? Скажи Филадельфии!

Рыжий крикнул в рупор:

— Демагогия! Мы с революцией повенчаны!

— А не с охранкой? — вдруг спросил Восков и обратился к своим соотечественникам. — Ребята! Всмотритесь! Кто помнит его по тюрьмам? Киев, Харьков, Екатеринослав!

К трибуне начали пробираться люди. «Теоретик» отшвырнул рупор и быстро спустился в толпу. Филадельфийцы закричали.

— Видите, — сказал Восков, — кого сюда засылает русский царизм. Но это значит, царизм боится нас и здесь, из-за океана. Ай да мы! Да здравствует русская революция и дружба всех живущих в Америке рабочих! Ну, час поздний. До встречи, ребята!

И он воодушевленно запел, а припев подхватила вся площадь:

Марш, марш, вперед, рабочий народ!

— Алло, мистер Восков! — крикнул снизу звонкий голос. — Вы здорово их ошпарили! Я дам кусок вашей речи в свою газету. Хотите, устрою вам встречу с газетчиками в пресс-клубе?

— Спасибо, — Семен замахал руками. — Я это не очень умею.

— Бросьте скромничать. Вы трибун от рождения. Меня зовут Джон Рид, и если я могу вам помочь в схватке с этими лицемерами — всегда буду рад. Найду вас в Нью-Йорке.

Люди расходились. Восков уже занес ногу, чтобы спуститься по лестнице, как вдруг почувствовал сильный удар по голове, обернулся и, падая, успел заметить метнувшуюся фигуру попа. На Семена, как по команде, набросилась группа людей и стала молотить его руками и ногами.

— Эй вы! — послышался голос Рида. — Шакалы и мерзавцы! Убирайтесь прочь.

Он кого-то ударил, на помощь к нему подоспели товарищи Семена, но Восков уже лежал, залитый кровью.

Очнулся Семен в больнице и увидел склоненное над собой знакомое лицо.

— Лиза, — радостно сказал он, но это ему только показалось, что сказал, он мог только шептать. — А Филадельфия-то с нами!

— Лежите смирно, оратор! — приказала она. — Мама велела вас перевезти к нам, как только позволят врачи.

— Хорошо, — устало сказал он. — Только передайте ребятам: пятнадцатого нужно быть вместо меня на Ист-Бродвее…

— Чудак вы, полтавчанин, сегодня уже семнадцатое.

Две недели его выхаживали Лиза и Анна Илларионовна. Семен оказался «тяжелым» больным: вместо лекарств он требовал газет. Его навещали товарищи, и он с жаром втолковывал им, что пора рабочим людям из России иметь свою рабочую газету.

— Чудовищно! — горячился он. — Мы считаем себя социалистами, а позволяем царской охранке засорять мозги эмигрантов черносотенным «Русским словом». Да вы вспомните, с чего начал организацию партии Ленин, — с политической газеты!

— Мы бедняки, Семен, — недоумевали они. — Где ты возьмешь деньги на такую газету?

— Чепуха! Выпустим пятьсот акций по пять долларов каждую. Да неужели мы не найдем в Америке пятьсот сознательных людей, желающих узнать правду о рабочей России, о ее революции, о ее людях, о положении эмигрантов в Америке?!

— К вам гость из России, — сообщила однажды Лиза. — Называет себя почему-то эксом, такой маленький, черноглазый…

— А ну их к дьяволу, эксов!

— Двое владельцев уже внесли свой пай, — раздался голос с порога. — Вы под надежной охраной людей, преданных мануфактурным товарам…

— Илья! — радостно закричал он. — Да это же Илья Фишкарев — гроза харьковской буржуазии!

Они обнялись, Илья осторожно прикоснулся к повязкам.

— Трогательно тебя разделали… Мне говорили, что ты уже был на том свете.