Подъем сопровождала музыка: шедший в конце цепочки Галиндо играл на гитаре, а Хулио, шедший передо мной, играл на скрипке. Я давно обратил внимание на то, что во всех танцах хакарерос Хулио всегда занимал позицию в начале цепочки и как-то направлял ее движение. Сейчас впереди Хулио шел Антонио, а впереди Антонио - уважаемый Тамац Кахуллумари (Мануэль), наконец, перед ним - уруквакаме Лусиано, старейший из паломников.
И вдруг я "исчез", точнее, исчезло мое восприятие "я", я словно стал частью одного большого энергетического поля, созданного всеми нами, идущими в одной цепочке. О, какое это было приятное и радостное ощущение - быть частью "этого", быстро движущегося целого. Так мы прошли несколько километров, отделявших деревню от подножия горы, останавливаясь только тогда, когда одному из нас нужно было ненадолго отлучиться "по делу". И вот я уже созерцаю Священную Гору от Самого подножия - как она прекрасна и величава! Впереди виднелось широкое ущелье, постепенно уходящей вверх, к самой вершине горы. Я ощутил необыкновенный прилив чувств - да, там, впереди, меня обкидает нечто совершенно необычное, и мне не терпелось уже подняться и узнать, что же это.
- Иди передо мной, ты же уруквакаме.
Голос Хулио вывел меня из состояния блаженного созерцания. Я, конечно, знал, что такое уруквакаме (тот, в то укажет путь), но не понимал, что он, собственно, имеет в виду? Тем не менее, я без звука подчинился его приказу и оказался прямо за Антонио - это хорошо, теперь я смогу в точности повторять его движения, ступая за ним след в след. Мы начали восхождение, и вдруг позади меня послышалась мелодия, Которую я узнал сразу - это та самая песня, которой меня научил Татевари на Хумун Куллуаби! Хулио повторял целые строфы из "моей" песни, да притом на испанском. Мне, конечно, льстило, что ему понравилась моя песня только вот откуда он мог ее узнать? Мы запели хором.
И вот мы преодолели последнее расстояние, отделявшие нас от горы, и вступили в ущелье. Начался подъезд. Дорога была крутой, но я легко, не чувствуя усталости, следовал всем ее поворотам и подъемам. Мы двигались четко, ритмично, и этот ритм задавал Лусиано. Несмотря на свои семьдесят с гаком, он мчался вверх, как горный козел, делая большие прыжки и легко обходя валуны. Иногда мне даже казалось, что он просто испытывает нас - а способны ли мы удержать этот темп, и этим объясняются его наиболее рискованные па. Антонио, впрочем, тоже было за семьдесят, но несмотря на это, он двигался в своих соломенных сандалиях гораздо легче, чем я в своих специальных горных ботинках.
И все-таки подъем был непростым - двое наших друзей стали отставать. Мы не останавливались, и я надеялся только на то, что они сумеют удержаться. За мной двигались двое виррарика, за ними - Луис Мануэль, идеально усвоивший ритм движения. По мере того, как подъем становился круче, Антонио восклицал: "О Боже? О Боже! Я слишком стар для этого", а остальные отвечали на это смехом и шутками, не замедляя шага. Очевидно, Антонио просто шутил. Но этот момент очень хорошо демонстрирует легкость отношения к жизни и ее трудностям среди виррарика. Они никогда не выпячивают собственную значимость. Антонио явно подтрунивал над собой, чтобы облегчить работу остальным, а это вовсе не легко, шутить и смеяться, когда ты поднимаешься в гору с такой скоростью.
В общем, все были в прекрасном настроении, за исключением двух отстававших. Через пару часов такого подъема мы вышли к огромной расселине в стене ущелья и, пройдя немного по ней, оказались у ручья. Тут мы остановились и отведали воды, струящейся из глубин Горы. Она не только освежала, но и наполняла нас какой-то невероятной энергией. Я прошел еще немного дальше, и обнаружил небольшую пещерку, заваленную камнями. Отодвинув один из камней, я посветил внутрь фонариком. Так вот откуда берет начало ручей! Я тут же вспомнил, каким мистическим значением наделяют виррарика источники на Хумун Куллуаби.
Антонио махнул мне рукой, словно приглашая продолжать отваливать камни, и я начал расчищать вход в пещеру. Когда отверстие оказалось достаточно велико, я протиснулся внутрь и обнаружил святилище - в нем оказалось немало приношений виррарика. Я возблагодарил Духа местности и тоже оставил свое приношение. Когда я выбрался наружу, то обнаружил у входа маракоме, обращавшемуся с молитвами к духам места: он помахивал своим мувиери, "открывая" дверь в святилище. Каждый из виррарика оставил приношение богине воды, родственнице Татей Матиниери. Затем Антонио наполнил чашу водой из источника и с помощью своего мувиери обрызгал нас всех, раздавая благословения. Мы радостно приветствовали этот душ. Тут, как раз вовремя чтобы принять благословения, подошли и двое отставших товарищей. Я уселся У входа в пещеру, купая в лучах Солнца свое тело, освеженное душем из святой воды. Я наслаждался местом, временем и обществом людей, с которыми мне посчастливилось оказаться здесь. Вдруг кто-то легонько похлопал меня по плечу. Я повернулся, и обнаружил за спиной Тамаца Кахуллумари-Мануэля, протягивающего мне мувиери. Это была маленькая стрелка, украшенная пряжей и перьями. Виррарика очень почитают мувиери, и все, за исключением маракаме (прячущих их в чехлы из пальмовых листьев) носят их на шляпах. Каждый мувиери считается трофеем, полученным за победу в нелегкой духовной борьбе, или в связи с каким-либо важным событием, предпочтительно связанным с Духом. Однажды я слышал, как прикрепленный к. шляпе мувиери так и называли "духом".
Я часто с интересом разглядывал мувиери виррарика, но и думать не смело том, чтобы изготовить себе такой же. Это было бы просто немыслимо. Я никогда не стремился купить настоящий мувиери, или выпросить его. Теперь я принимал его из рук самого Тамаца Кахуллумари с величайшим почтением. Тамац показал мне, как прикрепить подарок к шляпе, затем я надел ее и почувствовал, что теперь это стало неким важным действием. Я знал, что буду надевать эту шляпу только на территории виррарика, или же по особым случаям.
Взбодренные привалом, мы быстро двинулись вперед, к вершине. Подъем становился все круче. Я обратил внимание, что пожилые виррарика управлялись с ним даже легче, чем молодые - те не то что шли медленнее, просто среди виррарика так уж повелось, что для них самое важное - это духовное, а более пожилые имели в этом отношении большую практику, чем молодежь, и они были не только мудрее, но и крепче, бодрее. Вот и сейчас Лусиано и Антонио задали такой темп, что молодые виррарика едва поспевали за ними. Я шел прямо за Антонио, не прекращая удивляться его ловкости, казалось, чем дольше мы шли, тем легче он двигался.
Колонна снова остановилась, чтобы дождаться двух отстававших паломников. Я прикинул, сколько нам осталось идти, и понял, что самое трудное еще впереди. Я посмотрел на Антонио - он не промолвил ни слова, но я понял, что ни при каких обстоятельствах он не бросит отставших. Когда мои друзья подошли к нашей группе, я спросил их, смогут ли они и дальше выдерживать этот темп, или же им лучше вернуться и подождать нас у подножия горы? Они посмотрели вперед, на вершину, и решили вернуться назад. Мне было жаль, что они не пойдут с нами, но я понимал, что это наиболее приемлемое решение в данной ситуации. Они передали нам свои приношения, и начали спускаться вниз, мы же развернулись и пошли вперед, и тут произошло нечто невероятное. Мне показалось, что с нас свалилась какая-то тяжелая ноша - мы рванулись вперед, несмотря на то, что подъем стал еще круче. Казалось, что нам приделали крылья, так быстро мы поднимались вверх. Вдруг Антонио остановился, и, показывая на гору справа от нас, спросил: "Видите поезд? Как красиво!" Все засмеялись, и стали говорить, что это необычайно красивое зрелище. Я лично никакого поезда не видел, но понял, что это не простая шутка. Когда я видел, как легко эти уже пожилые люди поднимаются в гору, я думал о том, что уже много дней они почти не спят и не едят; что в этом году, перед тем, как совершить паломничество на Хумун Куллуаби, они обошли немало мест:: Рапавиллаяме (Чапала, Халиско), Арамара (Сан Блас), Аурраманака (Дуранго) и многие другие; о том, что в каждом таком месте они участвовали в длительный ритуалах, ночных бдениях, постах. Я думал о том, сколько ночей Антонио провел, исполняя духовные песни, (иногда он пел, не прерываясь в течении трех дней). Я думал о том, сколько уже мы прошли и сколько нам еще осталось пройти, прежде чем Паломничество завершится. Я знал, насколько беден, в материальном отношении, этот старик, идущий впереди меня, и только теперь осознал, что же это значит жить, не впрягаясь в ярмо собственной значимости. Маракаме почти не знает покоя, но ему никогда не платят - ни деньгами, ни продуктами. Напротив, ему самому приходится нести многочисленные расходы, которые ему никто не возмещает. Зачем он делает это? В чем его выгода? Только в Духе - не в деньгах или благах эго. Я понимал, что мне выпало невероятное счастье видеть этих людей, чья жизнь посвящена служению другим; людей, взваливших на себя колоссальную ответственность - не дать человечеству забыть о самом главном, поддерживать в готовности пути, ведущие к Духу. Это были поистине люди знания! Значит, можно-таки справиться с раздуванием собственной значимости! Этот нищий старик передо мной был, несомненно, гораздо чище и величественней всех этих магов и "мастеров", о которых ходит немало легенд и написано множество книг. Ну что толку в этих книгах, когда вот - живые люди, о которых я ничего не знал, ничего не читал, но с которыми меня связала моя судьба! И я не променяю даже самой малой части того, что переживаю сейчас, на все эти потрясающие фантазии, что описаны в глупых книжках. Я сделал правильный выбор - нужно жить самому и для себя. Нужно на собственном примере, собственными руками и ногами ощутить эту радость. Вот в чем величие истины! Да, это будет посильнее всех магических историй и бредней, которые я штудировал некогда в поисках Духа. Конечно, Антонио не совершенен, зато у него есть то, что мы никак не можем пробудить в себе - он живет в согласии с Духом. А самое главное, мне ничего не стоит сейчас прикоснуться к такому человеку, пожать его руку! Я вижу и осязаю его, мы здесь, в месте, где обитает Тамацин!
