София следит за моим взглядом. По небу проплывает самолет, рассекая облака, которые кажутся достаточно плотными, чтобы прервать его полет.
– «Боинг-747», – говорит она.
Я с облегчением выдыхаю. Отвлекающий маневр сработал.
– Нет, это «А-380». Нос не выпуклый и «горба» нет, видишь?
Я осторожно опускаю дочь на тротуар, и она показывает мне промокшие от снега перчатки.
– Бедненькая София. Гляди, вон там церковь, а что за ней?
– Школа.
– Значит, мы почти пришли, – говорю я, прикрывая радужной улыбкой образовавшийся беспорядок и неразбериху.
Моя сумка – вообще-то это сумка Софии – перевернулась, и ее содержимое высыпалось на тротуар. Я сую туда сменную одежду и хватаю бутылочку с водой, она катится от нас, с каждым оборотом то показывая, то скрывая написанное на этикетке имя моей дочери.
– Это твое?
Мужчина, на которого я налетела, что-то протягивает Софии. Это слон с лоснящимся и сплющенным от пяти лет нежной любви хоботом.
– Отдай! – кричит София, даже когда отступает и прячется за меня.
– Извините, пожалуйста.
– Ничего страшного.
Мужчина, похоже, ничуть не обиделся на грубость моей дочери. Я не должна за нее извиняться. Это противоречит тому, что она ощущает, когда то, что ей нужно, – это поддержка. Однако нелегко молчать, видя перед собой вздернутые брови и немое осуждение за то, что ты не научила ребенка, как себя вести. Я забираю слона, София выхватывает его у меня и утыкается в него лицом.
Слон прибыл из дома, где дочь провела первые четыре месяца жизни. Он – единственное, что осталось у нее с того времени, хотя никто не знает, действительно ли он ей принадлежал, или же его прихватили в тот день, когда Софию увезли в больницу скорой помощи. В любом случае они теперь не разлей вода.
София держит слона за хобот, пока мы не доходим до школы. Там она показывает мисс Джессоп мокрые перчатки, а я вешаю пальто Софии и кладу ей в сумку шапочку и шарф. Сегодня 17 декабря, и школа гудит в ожидании праздника. Ватные снеговики пляшут на листах цветного картона, приклеенных к доскам объявлений, а учителя носят яркие серьги, сверкающие то ли радостно, то ли тревожно. На кафельном полу красуются лужицы, у порога, где отряхивают ноги, комья снега, а к вешалкам с крючками тянутся мокрые дорожки.
Я достаю коробочку с обедом для Софии и протягиваю ее мисс Джессоп, продолжая рыться в сумке. Обычно каждый вечер Катя опорожняла сумку, смывая липкие следы от пальцев и тайком выкидывая самые жуткие рисунки. Я все время собираюсь проделывать то же самое, потом каждый день вешаю сумку в прихожей и не вспоминаю о ней, пока на следующее утро мы снова не идем в школу.
– У вас все готово к Рождеству?
Учительница Софии стройная, с гладкой кожей, которая может указывать на двадцать с небольшим лет или же на ухоженные тридцать. Я вспоминаю косметику «Кларенс», какую долгие годы покупала в дьюти-фри, и все процедуры ухода за кожей, которые начинала с благими намерениями, чтобы лишь снова вернуться к влажным салфеткам. Уверена, мисс Джессоп очищает кожу, увлажняет ее и накладывает тональный крем.
– Вроде да.
К запасному свитеру Софии прилипла льдинка, и вокруг нее образовалось холодное влажное пятно. Я стряхиваю льдинку на пол и возобновляю бесплодные поиски среди обрывков картонки для яиц и пустых коробочек из-под сока.
– Не могу найти ее шприц-тюбик с эпинефрином. У вас еще остался тот, что я давала раньше?
– Да, не волнуйтесь. Он в аптечке, на нем стикер с фамилией Софии.
– У меня бантики разного цвета, – заявляет дочь.
Мисс Джессоп наклоняется, чтобы рассмотреть косички Софии: одна стянута красным бантиком, другая – синим.
– Чудесные бантики.
– В школу мне всегда повязывают два синих.
– Ну, вот эти просто замечательные.
Мисс Джессоп снова переключает внимание на меня, и я поражаюсь способности учительницы оставлять за собой последнее слово, тогда как мои пререкания с Софией насчет бантов растянулись на целый завтрак и почти всю дорогу в школу.
– Не забудьте, завтра у нас рождественский обед, так что из дома ничего не приносите.
– Ясно. Сегодня Софию заберет наша няня Бекка. По-моему, вы уже с ней встречались.
– А не мистер Холбрук?
Я смотрю ей в лицо, гадая, не кроется ли за ее улыбкой что-нибудь еще. Разочарование? Чувство вины? Но лицо у нее простодушное и бесхитростное, и я отвожу взгляд, аккуратно сворачивая мокрый свитер Софии. Черт бы побрал Адама за то, что я превратилась в одну из тех жен-невротичек, каких раньше всегда жалела!
– Он не уверен, сможет ли вовремя закончить работу, так что надежнее было вызвать няню.
– Куда сегодня летите?
– В Сидней.
– На «Боинге-777», – сообщает София. – И еще 353 пассажира. Лететь туда двадцать часов, а потом им еще надо будет вернуться, так что это еще двадцать часов, но сначала они остановятся в гостинице.
– Как интересно! Долго вас не будет?
– Пять дней. Вернемся как раз к праздникам.
– Им нужно иметь на борту четырех пилотов, потому что лететь долго, но летят они не сразу, а по очереди.
София разузнала все подробности о самолете, на котором я полечу. На «Ютубе» есть видеоэкскурсия по «747»-му, которую она смотрела, наверное, сотню раз. София знает ее наизусть и молча шевелит губами, синхронно с голосом диктора. На гостей это производит сильное впечатление.
– Порой это выглядит немного жутко, – однажды сказала я отцу с запоздалой улыбкой, призванной немного смягчить признание. Мы с Адамом недавно обнаружили, что София не повторяла по памяти тексты из своих любимых книжек с картинками, а читала их. Ей было три года.
Отец рассмеялся. Снял очки и протер их.
– Она очень способная девочка. Ее ждет большое будущее.
Глаза его влажно сверкнули, и мне тоже пришлось часто заморгать. Ему не хватало мамы, как и мне, но я к тому же подумала, не вспоминает ли отец время, когда они с ней говорили то же самое обо мне.
Психолог пришел к выводу, что у Софии гиперлексия – первый положительный диагноз среди обилия сокращений и негативных ярлыков. Нарушение привязанности. Расстройство дефицита внимания. Такого в предложениях на удочерение не пишут.
Мы с Адамом пару лет очень старались завести ребенка. Мы бы и дальше продолжили свои попытки, однако стресс начал сильно сказываться на мне, и я почувствовала, что становлюсь той самой женщиной. Женщиной, которая совершенно точно знает, когда у нее овуляция, избегает приглашений подруг на праздники за 3–4 недели до рождения ребенка и периодически тратит свои сбережения на ЭКО.
– Сколько это стоит?
Я находилась где-то над Атлантикой и делилась своими тайнами, по крайней мере некоторыми, с коллегой, с кем мне в тот раз выпало работать. Син относилась ко мне по-матерински, и мы рассказывали друг другу о жизни, как только шасси оторвались от полосы.
– Много тысяч фунтов.
– А твои родители могли бы немного помочь?
О маме я ей не рассказывала. Боль еще не утихла. Что же до того, чтобы занять у отца после всего случившегося… Я покачала головой и уклонилась от прямого ответа.
– Дело не только в деньгах. Я бы стала одержимой, это точно. Я уже такая. Мне хочется детей, но также хочется остаться в своем уме.
– Размечталась, – усмехнулась Син. – У меня четверо детей, и каждый раз у меня немного съезжала крыша.
Нашу заявку на удочерение одобрили. На это ушло немало времени, в том числе и потому, что мы четко обозначили, что нам нужен ребенок до года. Работа Адама в полиции открыла ему самые неприглядные примеры работы соцзащиты детей, и никто из нас не считал, что мы сумеем исправить чужие ошибки. Мы думали, что с совсем маленьким ребенком будет легче.
Нам предложили удочерить Софию, когда той было четыре месяца, и она находилась в приюте, куда попала стараниями беспутной мамаши, чьи предыдущие пятеро детей отправились тем же путем. Однако колеса бюрократической машины проворачиваются медленно, и те месяцы, когда девочка жила в приемной семье, а мы были без нее, показались нам бесконечными. Нам было необходимо продемонстрировать социальным службам, что мы полностью готовы, и в то же время нас буквально одолели суеверия. Адам старался обходить приставные лестницы и стремянки и не пересекаться на дорогах с черными кошками. Мы пришли к компромиссному решению, наполнив свежевыкрашенную спальню Софии всем необходимым, в заводской упаковке, готовые «отмотать назад», если что-то пойдет не так.
