– Лучше не улыбайся совсем, – морщился досадно муж. – Ну как блаженная, ей-богу!

…Когда Кате было лет пять, ей долго снился один и тот же сон. Снилось, что она просыпается посреди ночи и видит, как по краю кровати, цепляясь за простыню, в ее постель пытается забраться крохотный отвратительный человечек. Похож он был на маленького старичка, с длинным крючковатым носом и копной спутавшихся волос. Еще вроде бы помнила Катя колпачок и жилетку, хотя, возможно, их и не было. Но вот голос этого существа она запомнила очень хорошо – злобный, скрипучий и странно гулкий. Человечек говорил быстро и невнятно, и все же Катерина различала страшные ругательства, адресованные ей. Она пыталась встать и убежать, но, как это часто случается во сне, у нее ничего не выходило: ватные ноги не слушались, глаза не видели, а голос пропадал, как ни пыталась она кричать. Навязчивый кошмар длился больше года. Маленькая Катя просилась спать к маме, но человечек лез к ней и там.

И все-таки однажды у нее получилось выкрикнуть: «Что ты хочешь от меня?!». И уродец ответил! Гнусным страшным голосом он сказал ей (она помнила это до сих пор) буквально следующее: «Ты должна всегда улыбаться! Всегда! Всю свою жизнь!». И, пригрозив Катерине кривым пальцем с острым ногтем, старичок исчез раз и навсегда.

Катя подчинилась сразу и приказ улыбаться исполняла с тех пор беспрекословно. Правда, улыбка эта не выражала никакой радости, а была немного жалкая и как будто не от мира сего. Одним словом, блаженная.

… – Ну вот что я делаю не так? В чем неправ? – супруг смотрел на улыбающуюся Катерину почти с ненавистью. – У тебя же все есть! Да перестань ты лыбиться, дура!

Дурой он называл ее от бессилья, она это понимала и не обижалась. Она вообще ни на кого не обижалась. Давно услышала по телевизору сказанную каким-то психологом фразу о том, что «на самом деле никто никого не хочет обидеть, просто кому-то самому хочется обидеться» и беспрекословно приняла это за второе правило своей жизни. Первое правило – улыбайся, второе – не обижайся.

Лучшая подруга Люська Катеринины убеждения не разделяла:

– Что ты себе напридумывала теорий? Бред какой-то! Что значит «не хочет обидеть»? Именно хочет и, самое главное, знает как! И ты здесь совсем ни при чем, и нечего из себя святую изображать.

На этих слова Люська заставляла Катерину повернуть голову:

– Пытаюсь увидеть нимб над твоей головой, смиренная ты моя, он там точно есть! – объясняла подруга и добавляла. – Должны быть рога, а у тебя – нимб!

Сама Люська твердо стояла и на ногах, и на своём – всегда точно знала, чего хочет и не уступала никому и никогда.

Работала подруга начальником отдела статистики в каком-то Главке. Катерина – убей! – никак не могла запомнить ни названия этого самого Главка, ни того, чем в целом там занимаются. Подруга жонглировала статистическими данными неизвестной направленности, словно циркач-профессионал, постоянно повторяя фразу то ли известного писателя, то ли неизвестного политика, то ли вышестоящего начальства: «Есть ложь, есть большая ложь, а есть статистика». Во времена, когда отчеты направлялись в нужные инстанции на бумаге, Люська с хваткостью заправского сыщика умела разглядеть на огромных статистических простынях, склеенных из нескольких листов формата А4, ошибочную цифру, которая портила весь стройный ряд требуемого показателя. Цифры были столь малого размера, что самой Екатерине понабился бы, наверное, микроскоп, чтобы их разглядеть.

«Как ты видишь, где ошибка?» – изумлялась всякий раз Катя, когда подруга, с торжествующим криком «ага, попалась!», тыкала в середину пестрого поля чисел, от которых рябило в глазах.

«Чутье, – объясняла Люська свою прозорливость, – поработай с мое!».

Сейчас почти все отчеты формировались автоматически специальной программой и оставались навечно в серверах, но подруга продолжала собирать и хранить зафиксированные за все годы работы данные в высоких, под потолок, железных шкафах, стоявших в ее кабинете. «Зачем они тебе? – резонно вопрошала Катерина, когда, забежав к подруге в обеденный перерыв, в поисках шоколадки инспектировала кабинетные хранилища. Иногда шоколадка находилась, а Катя в очередной раз поражалась количеству старых, некоторых уже желтых и ветхих времен царя Гороха бумаг в Люськиных архивах, а потом долго чихала и шмыгала от забившей глаза и нос бумажной пыли.

«Пригодятся, – многозначительно смотрела на Катерину Люська. – Мало ли что!» – и она поднимала глаза наверх, показывая тем самым, что там, наверху, кому-то могут понадобиться эти устаревшие сведения. Видимо, статистика (читай – вранье) в них фиксировалась с размахом и слишком важная, чтобы прервать ее неизвестно когда начавшуюся логику простым уничтожением документов. И, видимо, поэтому Люська – единственная, кто в Главке мог с ходу разобраться в многолетних сведениях, помнившая всё и вся, являлась бессменным статистическим начальником уже почти двадцать лет. Так, по крайней мере, думала Екатерина.

Но настоящей страстью подруги были не цифры и отчеты. С истинным азартом и вдохновением Люська занималась … преумножением собственной недвижимости.

Так получилось, что несколько лет назад на попечении Люськи остались три старушки: тетя, приходившаяся Люськиной маме родной сестрой; сестра первой жены первого маминого мужа (муж давно почил в бозе, а других родственников не имелось); и какая-то невнятная то ли племянница, то ли неизвестно кем приходящаяся родственница жены умершего маминого брата, также не имеющая за спиной никаких родственных тылов, так как жена брата умерла год назад от инсульта. Люськина мама, Надежда Петровна, довольно неожиданно, но весьма счастливо второй раз вышла замуж, причем за испанца, и умотала в солнечное Средиземноморье, оставив на Люську все это безродное старушечье хозяйство и, на всякий случай, генеральную нотариальную доверенность на совершение любых юридических действий.

К слову сказать, старушки, хоть и весьма пожилые (всем далеко за 80), были в полном уме, самостоятельны и в особой заботе не нуждались, то есть хлопот не доставляли. Сообразительная подруга смекнула, что, если в случае кончины маминой сестры, то есть Люськиной родной тетки, квартира достанется ей по закону, то в остальных случаях недвижимость уйдет в пользу государства, так как формально ее престарелые владелицы Люське никто.

Поэтому предприимчивая Люська оформила со всеми договоры ренты с пожизненным содержанием, чем по сути закрепила свое право на вожделенные квартиры, ибо они и были – цель и смысл.

В течение года старушки, одна за другой, тихо ушли из жизни, не обеспокоив Люську ни изматывающими болезнями, ни маразматическими чудачествами. Словно три бусины с прохудившейся нитки они неслышно соскользнули в иной мир, и мир тут же о них позабыл.

Квартиры, доставшиеся Люське, были очень удачны в плане расположения – все в центре города, но не очень хороши в плане текущего состояния – всем жилищам требовался ремонт. Двум – не слишком срочный, их Люська сдала студентам вуза, расположенного напротив, а одной – капитальный.

С нее-то и начался Люськин успех на риэлтерском поприще. После анализа ситуации на рынке жилья, многочисленных встреч, переговоров, нескольких перепродаж и одного обмена из «убитой» двухкомнатной «сталинки», нуждающейся в замене всего – от труб и проводки до пола и потолков, Люська оказалась владелицей новой, с дизайнерским ремонтом и бытовой техникой трешки-студии в новом районе с инфраструктурой, транспортной развязкой, торговыми центрами и зонами отдыха для детей и взрослых. Успех так окрылил Люську, что планы в отношении двух оставшихся квартир у нее были грандиозные: обзавестись посредством сделок с ними недвижимостью в Москве или Питере, какой из городов выбрать, Люська пока не определилась.

Екатерина всю эту возню с квартирами не то, чтобы не одобряла, но не совсем понимала. У Люськи имелась своя стометровая трехкомнатная квартира с давно выплаченной ипотекой, где она проживала с мужем и дочерью, а еще квартира иммигрировавшей матери, хоть и хрущевка, но в хорошем районе и с ремонтом.