Возможное о котором мы ведем речь намного шире и глубже.

Аксиологическая универсалия раскрывается через «должно» и «можно», но не дает и намека на то, что нельзя. Вообще в мире не существует запретов. Можно плавать среди акул, можно спрыгнуть со скалы в пропасть: акулы и камень не против…

Артур Лавджой объяснял это принципом изобилия. Должно все, что возможно, а возможно безгранично.

Но, что возможно не всегда ценно. И, даже скорее, наоборот, то, что возможно не представляет ценности. Подлинную ценность имеет то, что и не должно иметь ценности. Мы начинаем ценить любовь наших родителей, когда они уходят. То же можно сказать и о великих артистах и музыкантах. Поэтому ценность чего-то – это его дефицит.

Отсюда становится понятно, чем объясняется ценность научных исследований и творческих достижений. Каждый подобный путь – это путь уникальный, построенный на отрицании прежних достижений. Ученого естествоиспытателя сегодня не устраивают научные разработки – требуется создать искусственный интеллект, который по «заданию» ученого вел такие разработки. Киношный герой зрителю неинтересен, если он не помещен в фантастическую реальность, созданную на компьютере. Даже в мужчине и женщине нет сегодня ценности, но ценность в «гендерном конструировании». Все это попытки найти иной путь в обход уже существующего.

Но это эрзац ценности. Эрзац потому, что ценностью объявляется не результат, который лишь может и быть ценностью, а путь движения к нему. Путь непредсказуемый, противоестественный и даже абсурдный. Противоестественность и абсурдность поведения – вот новые ценности нашего века.

Но насколько они новы? Разве не было в прошлом веке массовых кровопролитий ради построения смутно понимаемого коммунистического общества? Разве не создавалось оружие, которое нельзя применить ни в укоренение зла, ни в защиту добра? Никак нельзя применить…

Появление современных эрзац-ценностей, в виде отрицания существующих ценностей лишь дальнейшее развитие давно возникшего тренда на поиск путей, минующих аксиологическую универсалию. Однако в памяти останется все равно лишь тот, кто любил и страдал, стремился и был гоним, отказывался, но достиг вопреки.

Феномен маятника как имманентность социума

1 

Вступление

После распада СССР в научных дискуссиях не утихает спор на тему: россияне это кто? Европейцы? Азиаты? Может, как уверяют некоторые, мы «евроазиаты» или даже, как ерничал по этому поводу сатирик Задорнов «азиоповцы»? В основе всех споров на данную тему лежит жонглирование устоявшимися социолого-политическими терминами, применяемыми в априорном формате. Власть, олигархия, тирания, плебс, демократия – все эти и многие другие термины мы произносим не задумываясь об их истинной понятийной наполненности. Например, мы говорим, что демократия – это лучшая форма организации социума, какая есть на белом свете. Думаю, что большинство современных европейски настроенных ученых с этим согласятся. Но почему? А потому, что некий деятель за океаном как-то сказал, что демократия, конечно же на самом деле плохо, но поскольку ничего другого в его стране нет, то следует считать ее идеалом… Ну или примерно так сказал…

Или, вот, что записал в своем дневнике талантливый философ Бибихин в августе 1991 года: « Олигархия партийных аристократов кончилась… Пришел плебс». [8] Но можно ли так, без уточнений и определений применять подобные понятия в анализе движения российского социума? Можно ли свободно применять выработанные в европейской и американской социологии и политологии дефиниции к описанию российского общества и протекающих в нем политических процессов и наоборот? На заре перестройки, возможно, каждый бы ответил на этот вопрос только утвердительно. Ведь мы европейцы! Мы любим пиво и футбол, европейскую одежду и турецкие пляжи – чего же еще! Но, вот, последние тенденции в движении социума коллективного Запада, которые вызывают нравственные конвульсии, даже у самих европейцев, сегодня наводят уже многих и в нашей стране на мысль о том, что, видимо, не все так однозначно, как виделось в девяностых…

Чтобы приблизится к обсуждению этого вопроса, следует сравнить существующие социальные системы (например, Запада и России), но сравнение не должно быть произведено в тех «априорных» понятиях, повсеместно используемых в современной социологии и политологии, иначе мы опять получим еще один «взгляд из-за океана». Вот это мы и попробуем сейчас исполнить.

Социологические теории рассматривают организацию общества или его политическую систему как пребывающую в историческом периоде константу, как социальный строй, имеющий предысторию, но не имеющий будущих трансформаций. Например, согласно Советской исторической энциклопедии коммунизм – это «сменяющая капитализм высшая общественно-экономическая формация». [17] А, например, демократия – это «такие формы правления, при которых все зрелые, взрослые члены общества либо организации составляют осуществляющую политику орган». [7] Неизменяемость – это привычно для каждого из нас. Прошлое – удел историков, будущее – фантастов, социологам остается настоящее. Но и в обычной жизни человек говоря о социуме, понимает существующее вокруг него общество, как достаточно стабильное, устойчивое образование. Как заявил булгаковский Понтий Пилат: «На свете не было, нет и не будет никогда более великой и прекрасной для людей власти, чем власть императора Тиверия!» Подобное и сегодня говорят о демократии. Считается, что Бердяеву принадлежит следующий афоризм: «демократия – худшая из всех политических систем, но лучшей не дано».

И лишь Стивен Манн взглянул на социально-политический строй как на потенциально изменяющуюся систему, при чем детерминанту изменений носящую в себе самой. «Стивен Манн в своей работе «Теория хаоса и стратегическое мышление» предположил, что каждое общество представляет собой неравновесную «динамическую» систему. «Внутри этих систем существует непериодический порядок, по внешнему виду беспорядочная совокупность данных». Второе, что предположил С. Манн: сложные системы никогда не достигают состояния равновесия. Их состояние всегда нестабильно: в один период более, в другой менее. Это было им названо принципом самоорганизующейся критичности». [19] В том, что социальная система нестабильна и несет в себе условия и силы для своего изменения он несомненно прав. Но и он говорил о современном ему обществе, не обращаясь к истории. Если же посмотреть на историю социума, то вполне можно отметить, что формы социально-политического строя сменяют друг друга, двигаясь по определенной маятникообразной траектории. При чем, можно отметить, как минимум два отличных друг от друга типа подобного движения социального маятника. Назовем их номер один и номер два. Мы говорим, как минимум, поскольку нельзя исключить, что в каких-то этносах или макросоциальных группах, имеются и иные формы маятников.

2 

Маятник первого типа

Этот маятник характерен для тех социумов, которые придерживаются пути демократии. Для его определения обратимся к прошлому. История демократии началась за много веков до появления самой демократии. Как уверяют историки и археологи, задолго до появления первой в мире власти демоса, на территории древней Эллады существовали сильные и богатые монархии, свидетельства чего в виде развалин царских дворцов дошли и до наших дней. «Памятники того времени – «циклопические» стены из колоссальных каменных глыб; обширные дворцы, богато украшенные, с живописью на стенах, иногда с целым лабиринтом зал, коридоров и комнат, с магазинами и кладовыми для запасов; могилы, очевидно царские, то в виде шахт или глубоких ям, в которых тела иных покойников оказываются засыпанными драгоценностями всякого рода, то в виде величественных куполообразных сооружений, роскошно отделанных, – все это красноречиво говорит нам не только о сравнительно развитой технике, о богатой внешней культуре, некогда процветавшей преимущественно по берегам и островам Архипелага, о тесных сношениях с восточными странами и т. п., но и о типе государств микенской эпохи, о том, что тогдашние цари были могущественными властелинами». [3]