– И я была там десять лет назад, – проговорила она. – Я единственная, кто выжил во всей деревне.

Что это, жалость мелькнула в глазах монстра?

– И самое главное: я видела там вас.

С этими словами она рванула вперед, со всех сил толкая Оддина в грудь. Он сделал несколько шагов назад, оступился, камни посыпались вниз. До земли было не меньше двухсот метров.

В последний момент Оддин сумел зацепиться за жалкий колючий куст, что рос на самом краю.

Элейн, которая сперва тоже потеряла равновесие и упала на колени, поднялась. Она хотела подскочить к нему, ударить по руке, позволить сорваться вниз, но не успела, он был ловчее и сильнее.

Все было кончено. Элейн поняла, что упустила последний шанс отомстить своему врагу, а он, узнав правду, не проявит жалости. Она начала медленно пятиться, в то время как карнаби, подняв руки, будто показывая, что не опасен, подходил к ней.

– Вышло недоразумение… – начал он, но Элейн зло рассмеялась.

– Я помню ваше лицо отчетливее, чем лица отца, матери и братьев, которых вы убили! Убили у меня на глазах! – Она сорвалась на крик. – Всех до одного, даже Донни. Что вам сделал четырехлетний ребенок? Вы животное, бессердечное животное, вы…

– Выслушайте меня! – прогремел Оддин, достав из ножен саблю.

Элейн понимала, что он мог настигнуть ее всего в два больших шага. Поэтому в последние мгновения своей жизни решила высказать все, что было у нее на душе. Она изливала на Оддина всю ненависть, что бережно хранила долгие годы. Кричала, вспоминая самые грязные ругательства, и плакала от отчаяния. Несмотря на безумную решимость последовать за ним вниз с обрыва, сейчас она испытывала страх. Элейн видела блестящую в лучах восходящего солнца саблю, и ужас пронзал ее существо. Она не хотела умирать и в порыве дикой храбрости снова бросилась на Оддина. Вгрызлась зубами в руку, которой он держал оружие. Он громко зашипел и попытался отшвырнуть Элейн в сторону, но она, впившись пальцами в широкие мужские плечи, обхватила его талию ногами, а затем вцепилась в светлые волосы.

Она почти ожидала удара в спину, но Оддин только безуспешно пытался оторвать ее от себя, громко ругаясь. Восклицание, что он столкнулся не с женщиной, а с демоном Кат Ши, было самым ласковым проклятием в ее адрес.

Он опустился на колени – по собственному желанию, а не благодаря стараниям Элейн – и, отбросив в сторону саблю, попытался прижать обезумевшую девушку к земле.

Именно в это мгновение она вспомнила об универсальном приеме, способном остановить любого мужчину. Ударив Оддина коленом в пах, она увидела, как он, скорчившись, перевернулся на бок.

Однако, когда она попыталась дотянуться до сабли, Оддин схватил Элейн за юбку и отшвырнул в сторону. Ткань платья чуть треснула, его хозяйка больно ударилась о землю, но ярость все еще кипела в ее крови. На четвереньках она подскочила к карнаби и стала бить то локтями, то кулаками.

– Успокойся, успокойся, сумасшедшая! – слышала Элейн, но совершенно не собиралась сдаваться. – Острые же у тебя кости!

Оддин выставлял ладони вперед, пытаясь защититься, но когда понял, что Элейн не собирается останавливаться, все же исхитрился поймать ее запястья. Он сжал их на мгновение, а затем привстал и заломил ей за спину.

Элейн тяжело дышала, но сил вырываться, кричать и даже разговаривать у нее уже не осталось. Она попыталась освободиться, но Оддин прижимал ее к себе слишком крепко – так крепко, что она начала задыхаться.

– А теперь угомонись. Это был не я в Думне, – весомо проговорил Оддин, немного запыхавшись. – Там был мой брат.

Мир сузился до крохотного клочка земли, до крепких объятий. Элейн замерла, слушая собственное сердцебиение и дыхание карнаби. Он оттолкнул ее, выхватив саблю.

– Предупреждаю сразу: дернешься – и лезвие оставит глубокий шрам.

Острие коснулось ее щеки. Элейн перевела взгляд на Оддина.

– Выслушай меня. В конце концов, ты из Кападонии, а, как я слышал, если кападонцы чем-то и славятся, помимо чрезмерного упрямства, так это умением слушать.

– Ничего подобного, – отозвалась Элейн, косясь на пускающую блики сталь.

– Не лучший момент, чтобы со мной спорить, не находишь?

Оддин говорил беззлобно, но Элейн была вынуждена мысленно согласиться, поэтому просто промолчала.

– Я… слышал о Думне. Знаю, что там произошло. И приношу свои глубочайшие соболезнования. Но я никогда не был в этом месте. Тем отрядом, – Оддин вздохнул, – руководил мой старший брат. Мы очень похожи, поэтому неудивительно, что ты перепутала.

– Ты лжешь. Я помню твое лицо в мельчайших деталях. Я помню родинки на скуле.

– Ошибаешься, у моего брата родинка на щеке, возле уголка рта.

– Но…

Она замерла. Теперь, когда Оддин сказал об этом, у нее появились сомнения. А помнила ли она вообще о родинках до того, как встретилась с Оддином в Лимесе?..

– Посмотри на меня. Внимательно.

Она встретилась взглядом с парой светлых глаз. Нет, в них не было безумия, бессмысленной жестокости, что была у того человека. Но тогда он мог находиться в невменяемом состоянии, опьяненный многочисленными кровавыми расправами.

– Сознание играет с тобой злую шутку, – мягко произнес он, опуская оружие, – дорисовывая картинку, которая отложилась в памяти. Кажется, что ты видела именно меня, но если бы здесь оказался мой брат, то сразу осознала бы ошибку. Мы похожи; встретив нас по отдельности, малознакомый человек легко может ошибиться. Когда же мы рядом, разница очевидна. Кто-то говорит, что у Ковина жестокие глаза. Кто-то считает, что у него более резкие черты лица. Третьи сразу отмечают родинки. Я же считаю, что наше главное отличие в том, что в брате просто нет ничего человеческого.

Элейн нахмурилась. Было так легко поверить. Оддин действительно показал себя открытым, заботливым. Разве мог этот человек убить ребенка?

Но, с другой стороны, ничто не мешало ему просто водить ее за нос.

– Пойми, если бы в это путешествие ты отправилась с Ковином, оно закончилось бы для тебя совершенно иначе.

– Оно еще не закончилось, – многозначительно отозвалась она, упрямо приподняв подбородок.

Оддин закатил глаза.

– Если бы на моем месте был он, уже бы закончилось. Он не помогает людям из человеколюбия. Ему чужды понятия чести, доброты, сострадания. Он не доверяет никому, и никто в своем уме не станет доверять ему. Впрочем, он способен нравиться, если нужно. В конце концов, он не менее привлекателен, чем я.

Элейн невольно издала смешок, но быстро взяла себя в руки и серьезно ответила:

– А может, ты сейчас пытаешься ввести меня в заблуждение?

– К чему мне искать аргументы, когда самый весомый и так в моих руках? – Он коснулся рукояти сабли. – Я мог бы дюжину раз убить тебя, а тело сбросить в море.

Элейн подняла руку, призывая к тишине. В голове всплыло воспоминание из детства.

– Мы проведем обряд огня правды, – решительно заявила она.

Оддин на мгновение прикрыл глаза, а затем ответил:

– Если это не смертельно, я согласен.

– Зависит от того, лжешь ты или нет, – невозмутимо отозвалась Элейн, озираясь в поисках хвороста. – Разожги костер, а я подготовлю остальное.

Зажигать огонь правды ее научила бабушка. Будучи ребенком, Элейн множество раз пользовалась им, чтобы убедиться в честности братьев. Став взрослой, она собиралась сделать это впервые.

Собрав несколько веток, она достала ленту из уже порядком растрепавшейся прически и связала ею пучок. Затем чуть посыпала все это землей и трижды сказала: «Дай ответ. Накажи лжеца. Укажи истину». После этого сунула кончик связки в горящий огонь. Ветки загорелись. Элейн поставила связку на землю перед Оддином. Сама, как и он, села.

– Поднеси руку к огню, – велела она. – Повтори все, что сказал мне. И помни, если только скажешь слово неправды, пламя оставит ужасный ожог.

Оддин скептически посмотрел на огонь.

– Послушай-ка, я не уверен, что правильно понял…

Элейн молча схватила его руку и поднесла к огню. В его светлых глазах вспыхнуло изумление: он неизбежно должен был почувствовать жар, но этого не произошло. Небольшое пламя точно было призраком: оно вело себя как огонь, колыхалось от ветра, заставляло ветки дымиться и источать горелый запах. Но жара не было.