Вернувшись в трактир, она купила лепешку с капустой и торопливо направилась в свою комнату. Но едва закрыв дверь, услышала стук. Ее сердце замерло от страха. Она принялась озираться.

– Кто? – спросила она, в то же время проверяя, насколько тяжелым был стул в углу: могла ли она поднять его, чтобы нанести удар при необходимости?

– Меня трактирщик послал, – раздался ответ.

– Зачем?

Мужчина по ту сторону подергал дверь, но Элейн предусмотрительно закрыла ее на засов.

– Открой, я принес вещи.

– Какие?

Стул оказался неподъемным, но Элейн вспомнила про шило. Начав судорожно рыться в сумке, она с ужасом услышала, как незваный гость начал ломиться в комнату. Зачем бы трактирщик отправлял кого-то ломать дверь?

– Уходите, иначе мой муж, когда придет, вас зарежет, – заявила она.

Из коридора послышался смех. Вооружившись шилом и кувшином для воды, Элейн подошла к двери и стала осматривать ее, пытаясь понять, защитит ли толстое дерево, чугунные петли и засов от явного недоброжелателя.

К счастью, преграда показалась ему непреодолимой, поэтому мужчина вскоре ушел. Но, перепуганная визитом, Элейн сумела уснуть только глубокой ночью, и сон ее был полным тревог и неясных, но пугающих образов.

В путь она отправилась с рассветом, прихватив с собой немного каши. Постанывая от боли в ногах, Элейн оседлала лошадь, намазала кашей лицо и лишь тогда продолжила путешествие.

Мидленд отличался от Кападонии. Здесь, вдали от гор, земля походила на море с зелеными волнами холмов. Леса были ниже, с густым подлеском и мшистыми пнями. Здания карнаби строили не из темно-серого камня, а из коричневого, а то и красного кирпича. Погода тоже сменилась: воздух казался не таким влажным, более теплым. Солнечный диск с самого утра прокрался на голубой небосклон, согревая свежую листву.

Предместья Нортастера встречали путников прямыми, широкими улицами с палисадниками – перед каждым домом за невысоким забором были разбиты небольшие садики, в которых пестрели цветы, едва проснувшиеся после долгих холодов, цвели кусты и деревья, покрытые светло-зеленой молодой листвой.

Но несмотря на то, как вибрировала и звенела пробуждающаяся природа, Элейн не испытывала восторга. Единственное, что она чувствовала невероятно ярко, – что находилась на чужбине. Все вокруг казалось враждебным. Ощущение усиливалось, поскольку и прохожие, и всадники, едва посмотрев на нее, отводили взгляд. Не сразу Элейн вспомнила, что ее лицо было изрыто «язвами» и «шрамами», которые она сама сотворила из каши. Тогда она, наконец, стерла грим. Здесь, в городе, ей могла потребоваться помощь.

Чем ближе к центру, тем выше становились дома, тем более заполненными людьми и повозками – улицы. Чаще стали попадаться таверны и лавки. Вдоль дороги бродили мальчишки-коробейники.

Из чужих рассказов Элейн знала, что в каждом крупном городе есть ратуша, где трудятся управляющие землями, располагаются советы и суды. Поскольку Ковин был мормэром Нортастера, одного из самых больших городов Мидленда, Элейн не сомневалась, что искать его следовало именно в ратуше. Поэтому она устремилась к главной площади.

Она без труда нашла высокое здание с острыми шпилями и стрельчатыми окнами. Ратуша была украшена богаче других зданий, фасад сплошь покрывали скульптуры. На восьмиугольной, почти круглой башне располагались большие часы.

Напротив ратуши были оборудованы стойла, там-то за совсем небольшую плату Элейн и оставила лошадь. Сама же направилась ко входу. Двое солдат в синей форме охраняли массивные ворота; Элейн они сообщили, что горожане могли попасть на прием к помощнику мормэра лишь раз в месяц. В здание ее не пустили.

Ничуть не огорчившись, она отошла к небольшому дереву, что росло в нескольких метрах, и, оперевшись о него спиной, стала ждать. День близился к вечеру, и Элейн предположила, что скоро Ковин Торэм должен покинуть рабочий кабинет, чтобы отправиться домой.

Два часа ожидания тянулись вечность. Уставшее тело Элейн напрягалось каждый раз, когда кто-то выходил из ратуши. Она ждала увидеть то самое лицо, но вновь и вновь испытывала разочарование.

Наконец в проеме появился молодой мужчина с пшеничного цвета волосами, зачесанными назад. Он был высоким, стройным, с узкими плечами и длинной шеей. Черное облачение государственного служащего сидело точно по фигуре, за спиной развевался плащ с серебряной вышивкой. На первый взгляд можно было сказать, что лица Ковина и Оддина были одинаковы. Но, присмотревшись, любой заметил бы, что черты Ковина были заостреннее: нос – уже, губы – тоньше, глаза смотрели на мир с подозрением и презрением. Лишь на мгновение Элейн встретилась с Ковином взглядом, и ей показалось, что ее пронзили тысячи иголок. На миг она вернулась на десять лет назад.

Он же, кажется, ничего не заметил. Стремительной походкой прошел к ожидающей его карете, запряженной двумя белоснежными лошадьми. Не теряя ни секунды, Элейн, морщась от боли после долгого путешествия в седле, подбежала и вскочила на перекладину, скрепляющую два задних колеса. Это место было предназначено для слуг или почтовых курьеров. Ни Ковин, ни извозчик не заметили еще одного пассажира. Экипаж тронулся.

Поездка оказалась недолгой. Особняк Ковина находился на живописной улочке с большими кирпичными домами, огороженными высоким забором из булыжника. Когда карета остановилась, Элейн спрыгнула со своего места и притворилась случайной прохожей. Никто не обратил на нее внимания.

Ковин же дождался, пока слуги откроют массивную калитку, и прошел на территорию поместья.

Элейн начала обследовать забор. Длинная толстая стена защищала дом с центральной улицы, а затем сворачивала в небольшой проулок, где вдоль нее росло несколько деревьев. Элейн сумела взобраться наверх по толстой осине и оттуда увидела большой внутренний двор. Она спряталась в ветвях раскидистого дерева и принялась наблюдать. Вскоре Ковин вышел из дома и очутился на зеленой лужайке.

В центре двора стояла беседка, увитая плющом. Внутри нее для хозяина дома уже накрыли стол. Ковин сел, и тут же ему принесли первое блюдо. Элейн видела, как напряжена была девушка с подносом. Все ее движения были выверенными и в то же время скованными. Ковин критично наблюдал за тем, как она расставляла на столе еду, как наливала в бокал вино. Он не пытался помочь или хотя бы отодвинуться, хотя очевидно, что широкое плетеное кресло мешало ей. Неловкое движение, и вилка оказалась на полу.

– Плохо, – холодно бросил Ковин, и девушка, кажется, забыла, как дышать.

Она быстро подняла предмет с пола и через мгновение исчезла в доме. Новую вилку принесла уже другая. Заметив это, Ковин медленно покачал головой.

Элейн не знала, что значила увиденная сцена, но нутром чувствовала страх прислуги и какое-то мрачное удовольствие, которое от него получал хозяин.

Ковина оставили одного. Элейн неотрывно наблюдала, как неторопливо он поглощал мясо, время от времени делая небольшие глотки рубинового вина. Элейн заметила, что Ковин пользовался только тремя пальцами, мизинцы и безымянные на обеих руках у него будто бы не распрямлялись. Поэтому движения его рук выглядели неестественно, по-паучьи.

– Мой господин, – произнес кто-то.

– Ах, Бойл. – Ковин коротким жестом предложил гостю подойти ближе.

С террасы дома к беседке прошел коренастый мужчина с гривой черных волос. Все в нем было широким: плечи, лицо, ноги, руки. Глаза далеко посажены, нос будто вдавлен в череп – плоский, с большими ноздрями. Рот растянутый, словно готовый в любой момент перейти в улыбку, но добродушия в этом было мало. Скорее бы получился кровожадный оскал.

– Мой господин, у меня новости по поводу магистра…

Ковин бросил на тарелку кость и облизал жирный от подливы палец.

– Ты до сих пор с ним не покончил? – В голосе мормэра были ледяные нотки.