– Да. Мы давно научилось добывать железо и скреплять разнородные металлы, а вот однородных людей примирить друг с другом не можем. Воюем, спорим, ссоримся. Соседи живут, как кошка с собакой. Ну, начинаем, Эльдар.

Устанавливаю на роговицу контактную линзу Гольдмана с нанесенным раствором метилцеллюлозы. На периферии сетчатки, в районе двух тридцати, наношу сто сорок лазеркоагулятов. Для этого необходима твердая рука и неподвижный взгляд пациента. Четко держим фокус лазерного навигационного луча в определенной точке глазного дна – сетчатке.

Когда офтальмохирург проводит лазерное вмешательство на сетчатке, в зависимости от вспомогающей линзы, у него в голове схема глазного дна всегда в разной проекции – либо зеркально отраженное, либо перевернутое. Наша оптическая система тоже создает инвертированную на сто восемьдесят градусов проекцию. Проще говоря, люди видят этот мир вверх тормашками. И только с помощью мозга картинка переворачивается. Камера обскура в действии. Мой натренированный мозг за годы, проведенные в операционной, привык синхронизировать действия моих рук с любыми зрительными проекциями. Говорят, это помогает от старческой деменции. Кстати, надо непременно навестить тетю Асю, у которой тяжелая форма Альцгеймера. Мысли о необходимости проведать единственную тетю, из оставшихся в живых, приходят ко мне гораздо чаще, чем я это делаю на самом деле.

Линза Гольдмана удалена, конъюнктивальная полость промыта раствором антисептика. Пройдет двадцать – тридцать минут и можно приглашать следующего пациента.

И еще, между операциями следует выбрать время и позвонить моей домашней помощнице Наде.

– Надя, это я. Как он?

– Все в порядке. Я хотела его в сад вывезти, пока погода хорошая. Но ваш сосед с утра там что-то пилит, шумит невозможно. И собака выбежала за калитку, я на секунду открыла забрать почту, так пес и выскочил.

– Мишка? Ничего, найдется.

– Надеюсь, Эмма. Хороший пес. Любит Анзаура.

– Послушай, ты не вывози его в сад. Опять Антон начнет свои идиотские шуточки отпускать. Анзаур нервничает. Надо вместо сетки-рабицы глухой забор поставить летом.

– Как скажешь, Эмма, побудем дома. Окна открою, пусть дышит весенним воздухом.

– Он поел? Настроение как? Когда я уходила, он не улыбался.

– Все хорошо. И поел, и улыбается. Сейчас будем переворачиваться.

– Мне кажется, он ночью был горячим. Измерь ему температуру, прошу тебя. Я опаздывала на работу и не успела.

– Да не горячий он. И не больной, Эмма. Работай спокойно.

– Ну что тебе трудно измерить?

– Ладно. Измерю. Если будет не в норме, позвоню.

Опять соврет и не измерит. Ну что за женщина такая?! Надо пораньше домой вернуться, на нее нет надежды.

Мой дом теперь в другом месте, вне клетки. Но воспоминания часто возвращают меня в прошлое. И, что удивительно, казалось бы, мрачные «клеточные» условия жизни того времени сполна компенсировались веселым нравом ее обитателей. Парадокс, но сейчас в красивых современных домах, с правильной архитектурой встречаются скучные, совсем не веселые люди. А мы умели быть веселыми. Наше детство можно смело назвать настоящим, это было бескомпьютерное и бессмартфонное детство. Улица с легкостью заменяла модные сегодня гаджеты.

Спектр дворовых игр был разнообразен: от вполне себе безобидных «пряток» и «резинок», до хулиганских развлечений, связанных с нанесением значительного ущерба случайным прохожим. Помню, от нас с Яной, моей школьной подругой, досталось молодому географу, по прозвищу «Колумб», который в шикарном костюме, с букетом тюльпанов в руках, шел мимо нашего дома, скорое всего, на свидание. Он просто попал в зону обстрела моего окна. В шприц заряжалась адская смесь подсолнечного масла, чернил и мыльной воды. Кто попадал под такой «дружественный» шприцевой душ, еще долго обходил наши окна стороной. Отстирать вещи после такого обстрела не представлялось возможным. Поэтому лучше было не попадаться, могло влететь по-крупному.

Вместе с мальчишками с крыши регулярно запускались «капитошки» – наполненные водой резиновые шарики. Зона поражения «капитошек», благодаря значительному объему воды, тоже была значительной. Их изначально наполняли на полотенцах, иначе они растекались в объеме и их невозможно было перемещать. Раскачиваемая на полотенце, такая заряженная «бомбочка», получая нужную инерцию, стремительно летела вниз на головы ничего не подозревающих прохожих. Мы были недосягаемо высоко, такое безнаказанное хулиганство сильно веселит, и потому каждое удачное попадание отмечалось дружным смехом и улюлюканьем.

А еще, бесконечными летними вечерами разводили костры и запекали картофель. Тащили из дома все, что могли. Уличные столы наспех сервировались тем, что попало под руку, нарушая все известные гастрономические правила. Все хотели поделиться друг с другом чем-то своим, принесенным из дома. В традиционном дворовом меню были: помидоры, огурцы, зелень, сыр, свежий хлеб и королева вечера – запеченная на углях ароматная картошка, пахнущая костром и обильно обсыпанная крупной солью. Самая вкусная картошка в моей жизни. И конфеты, много конфет, зефира и халвы – ее всегда было в переизбытке, у нас в городе безостановочно работал халвичный завод. После перекуса, дружно усевшись вокруг тлеющих медно-золотых углей, мы рассказывали друг другу страшные истории, и, с каждой такой историей, наше кольцо вокруг костра становилось все плотнее и плотнее. Запах кострового дыма, оставленный в волосах и на наших одеждах, надолго заполнял пространства наших одинаковых квартир. Лучшее время, лучшие люди.

Шутили всегда, везде и каждый раз по-разному, но, как правило, беззлобно. Эх, как весело было связать веревкой ручки дверей соседских квартир, расположенных друг напротив друга, и одновременно, позвонив в квартиры, с хохотом наблюдать, кто из соседей победит в импровизированном состязании по перетягиванию каната. С Яной вообще было интересно, она всегда придумывала разные ролевые игры, естественно, ей отводилась главная роль, а мне второстепенная. Например, она – Шерлок Холмс, я – доктор Ватсон или она рабыня Изаура, а я Малвина. Еще Яна вела страшный журнал с жутким названием «Инквизиция», в который она заносила всех своих обидчиков. Самым отъявленным из них в почтовый ящик опускалась открытка со зловещим текстом, который я помню до сих пор:

«Мне нужен труп,

Я выбрал вас,

Приду в двенадцать, Фантомас».

Взрослые игры давно пришли на смену детским забавам, только игры эти совсем уже не смешные. Наконец-то, получилось проведать тетю Асю, которая после смерти дяди осталась совсем одна. Болезнь прогрессирует и, поэтому, начав беседу с ней, невозможно предугадать, каким образом она будет окончена.

– Привет, тетя Ася. Как самочувствие?

– Кто это? Ааа…это ты Эмма.

– Да, я. Кто же еще?

– Я ждала Юнуса, он вышел в магазин.

– Тетушка, дядя умер три года назад.

– Как умер?! Что ты такое говоришь, Эмма, – сквозь слезы, вопрошает уже практически обездвиженная тетя Ася. – Ты почему не в той ангоровой кружевной кофточке с фиолетовой вставкой на груди, которую мы с Юнусом привезли тебе из санатория?

– Она мне мала, тетя Ася! Мне было четырнадцать.

– И платье вязаное с красными линиями, что мы из Москвы привозили, ты давно не носишь, – тетушка решила вспомнить все подарки, которые она мне сделала. – Хотя бы синюю водолазку на пуговицах носи.

– Хорошо, буду носить.

– А перстень с рубином и золотой браслет с серьгами, что я тебе на выпускной подарила, они в надежном месте спрятаны? – полушепотом спросила тетя.

– Не волнуйся, тетя Ася. Они в очень надежном месте, в сейфе за семью печатями.

– Это хорошо. Надо бы кислород добавить, дышать не могу полноценно после проклятого ковида. Добавь, пожалуйста.

Бедная Ася, словно злая собака, сидящая на привязи, теперь пристегнута к кислородному концентратору. А как было хорошо, когда все были молоды и здоровы. Жив был папа, мама, дядя, да и я была молодая и интересная. А ведь у нее не такие, как у нас с мамой, глаза. У нас насыщенно зеленые, против ее серо-коньячных, с чуть желтоватыми склерами и недлинными редкими ресницами. Вообще сестры мало похожи друг на друга. Мама была видной женщиной, а Ася по комплекции больше смахивает на субтильного подростка. Мама не любила пустой болтовни, а ее сестра говорила много, быстро, часто проглатывая окончания. Родные сестры родились абсолютно разными людьми как внешне, так и внутренне. Ася – лидер по натуре, а мама податливо-ведомая. Вместе они смотрелись как мать с дочерью.