При ее появлении он отложил газету. Рукопожатие получилось крепким и энергичным. Прежде они уже сталкивались, по меньшей мере, раза три, во время расследования поджога прошлой зимой и на какой-то конференции, где он выступал с докладом.

– Эйра, – поправила она. – Шьёдин.

– Понял. Имя и фамилия. Просто отлично, что ты сумела ко мне заглянуть.

Он уселся на край стола. Это была комната с голыми стенами и двумя ударопрочными цветочными горшками на подоконнике. Ни фотографий семьи, ни детских рисунков на стенах – таковы были безликие рабочие места для приезжавших сюда следователей. Она слышала, что в Сундсвалле все звали его не иначе, как просто ГГ.

– Ты проделала хорошую работу в пятницу. Вон какого мужика повязала, не какой-нибудь там сопляк.

– Спасибо, но нас было двое, – заметила Эйра.

– Выходит, если это не сын, подобно Эдипу, убил отца, то что же мы имеем? – ГГ ритмично постукивал шариковой ручкой по ладони, словно желая ускорить темп расследования. Должно быть, дня через два он освободится и вернется к себе домой, избавившись от немого одиночества в номере отеля «Крамм». Если он, конечно, не мотается туда-сюда каждый божий день. – Кое-кому хочется думать, что мы не придаем этому делу особого значения, – продолжил он. – Что мы слишком беспечно отпускаем на свободу подозреваемых и что пожилые люди в глубинке вовсе не наш приоритет.

– Насколько я понимаю, его даже рядом не было, когда это случилось.

Хоть Эйра и не была вовлечена в расследование, она слышала, почему прокурор решил освободить Улофа Хагстрёма. Речь шла не о сулящей заманчивые перспективы погрешности в несколько километров, а о расстоянии в добрых пятьдесят миль. Данные им показания полностью подтвердились специалистами.

Судя по предварительному заключению патологоанатома, Свен Хагстрём скончался где-то в понедельник. В это время Улоф находился у себя дома в Уппландс Бру, пригороде Стокгольма. Лишь в среду он сел на поезд и отправился на север Швеции, чтобы купить машину в Харадсе, что под Боденом. Речь шла о поездке продолжительностью восемнадцать часов, с различными пересадками. При этом присутствие Улофа Хагстрёма на каждом участке пути регистрировалось системой электронных терминалов для проверки билетов. Профессия следователя в наши дни – просто детская забава, как сказал бы один ее старый коллега, если бы не вышел на пенсию. То ли дело раньше, когда кондукторы вручную компостировали билеты и приходилось надеяться лишь на их память на лица.

Вдова, продавшая «Понтиак» через объявление на сайте купли-продажи, также опознала Улофа Хагстрёма. Этот день принес ей долгожданное облегчение. Бесполезная тачка, предназначенная для вождения по зимним дорогам, лишь занимала собой весь гараж, но теперь ее супруг скончался, а ведь даже «Файерберд»[3] не возьмешь с собой на небеса.

По дорожным видеокамерам на трассе Е4 они смогли проследить его путь обратно на юг, до самой Доксты. Единственная вышка сотовой связи в коммуне Крамфорс зафиксировала сигнал телефона, лишь когда Улоф Хагстрём оказался рядом с домом, где провел свое детство. Это случилось около полуночи, в ночь на пятницу, почти четверо суток спустя после того, как скончался его отец.

– Ты там была, какое у тебя сложилось о нем впечатление? Мог ли он это сделать?

– Кажется, ничего такого я в нем не заметила, – осторожно проговорила Эйра.

– Ты так молода, – вздохнул ГГ, – но уже успела навидаться всякого. Мы-то с тобой знаем, что в окружении жертвы почти всегда есть кто-то, кто желает ей смерти. Семья – чертовски опасное место.

Эйра выбирала между двумя возможными ответами. Согласиться или поспорить. Сделать поспешные выводы, что не слишком профессионально, или все же сперва подумать. А ведь было еще подозрение, которое она держала при себе, радея за свою репутацию.

– Ничего, – проговорила она.

– Прости?

– Ты спросил, что еще у нас есть, если это сделал не Улоф Хагстрём. Так вот, после всего, что мне довелось узнать, почти ничего. Возможные следы смыло водой. Несколько неустановленных отпечатков пальцев в различных частях дома. Никакого орудия убийства, но, судя по заключению патологоанатома, речь идет о крепком ноже с лезвием длиной примерно сто десять миллиметров. Возможно, охотничий нож, из тех, что есть почти у каждого в здешних краях.

– Включая Свена Хагстрёма, – заметил ГГ. – Но его нож лежал в надежном месте, в запертом оружейном шкафу под лестницей.

В том, как следователь постоянно бросал взгляды то на окно, то в коридор, чувствовалась какая-та непоседливость.

– И ни одного свидетеля, – продолжила Эйра, – но, с другой стороны, это же Одален. Здешние жители предпочитают держать все в себе и никогда не пойдут на контакт с полицейскими, особенно с теми, кто не местный.

ГГ чуть приподнял брови. Казалось, он улыбается, хотя его рот оставался неподвижен. Он был как минимум на двадцать лет старше Эйры, но все равно казался привлекательным на свой самоуверенный и довольно-таки раздражающий манер.

– Это мог быть и кухонный нож тоже, – заметил ГГ. – Хорошо наточенный, из качественной стали.

– Я хотела бы помочь вести расследование, – призналась Эйра.

Никто не имел права лишать ее заката. И вечернего купания в реке у того места на берегу, которое дети считали своим секретным, тоже.

Поэтому Софи Нюдален взяла полотенце и несессер, как она всегда это делала, когда дети, наигравшись, затихали перед телевизором за просмотром мультика, а родители мужа уходили к себе. Она поцеловала Патрика, который сидел, склонившись над компьютером, и ни словом не обмолвилась ему о своих страхах.

– Значит, мне нельзя с тобой пойти?

– Дорогой, – засмеялась Софи, – неужто ты полезешь в воду, при семнадцати градусах-то?

Смех помогал им жить, даже если это было непросто. Ее муж был таким смелым и в то же время панически боялся купаться. Патрик положил ладонь ей на талию, словно хотел удержать ее.

– Я другое имел в виду. Может, стоит пойти вместе после того, что случилось?

– Да ладно! Что там может быть опасного? Ведь все уже закончилось.

Софи избрала привычный короткий путь, напрямик через лес. Она не поддастся своим страхам, вот еще. Боязнь темноты – иррациональна. Это просто ребяческие фантазии, воображаемые призраки, которые таятся по темным углам. К тому же темно все равно не будет. Свет лишь успокаивался и приобретал другие тона, ласково мерцая по вечерам.

Она едва слышала свои шаги по мягкому мху.

Для меня лес – самое надежное место, сказал ей однажды Патрик во время их первого совместного лета здесь, когда ему хотелось разделить с ней все, что было ему дорого.

Природу. Реку. Просторы.

И лес. Прежде всего, лес. Огромный, местами совершенно непролазный. Тропинки, которые ей никогда не удавалось найти, но которые помнило его тело. Поседевшие стволы деревьев, заставлявшие ее задуматься о старости.

Лес не желает тебе зла. Он защитит тебя. А случись оказаться рядом медведю или кому-то еще, лес предупредит тебя. Об угрозе даст знать листва, сухие сучья под ногами, птицы и мелкие зверушки, стоит только хорошенько прислушаться, и лес расскажет тебе все.

Неужели здесь и впрямь водятся медведи?

Долгое время эти косматые зверюги чудились ей в глубине чащи за деревьями, стоило ей выйти из дома.

Но Патрик сказал, что, согласно статистике, шляться в одиночку по городским улицам в сто раз опаснее.

Или быть замужем за мужчиной, пошутила Софи.

После этого они занимались любовью. В лесу, под деревьями, на мягком упругом мхе. Ей хотелось думать, что именно тогда она забеременела Лукасом.

Вполне естественно, что сейчас, оказавшись на берегу, она огляделась чуть более внимательно, прежде чем снять с себя платье. После чего скользнула в воду. Все исчезло, осталось только ее тело, рассекавшее гладь реки, и глубина под ней. Какие-то черные птицы парили в вышине, галки или, может, вороны. Шум моторной лодки вдалеке, одинокий домик на другой стороне бухты.