Его молчание она восприняла как беспричинное, на грани агрессии, а потому была вынуждена снова повторить свой вопрос. Ответом ей стало неразборчивое бормотание, словно он бубнил молитву.

Я этого не делал.

Я этого не делал.

Сколько же раз он это повторил?

– Спасибо, что позвонил, – сказала Эйра и прихлопнула комара, пировавшего на ее щиколотке.

Она немножко покачалась в гамаке. Прислушиваясь к скрипу металла и шороху ветра, к оживленному шуму, доносящемуся с чьей-то веранды. К маминому голосу в доме, слабому и взволнованному.

– Эй? Кто это там в саду?

Слова преследовали его. Голоса проникали в камеру, резали уши, особенно голос той женщины. Упрямый и назойливый, он словно хотел пустить в нем корни.

Покопаться в том, на что ей по большей части должно было наплевать.

Каково его собственное отношение к случившемуся?

Бла, бла, бла.

Улоф расхаживал туда-сюда по камере, пять шагов туда, пять шагов обратно, ни дать ни взять – зверь в клетке. Словно он вернулся назад в прошлое, хоть это и было очень давно. Тогда у него было больше, чем просто обычная камера, в месте, где содержались подростки вроде него, и все же разницы никакой. Еда так себе, котлета с пюре и подливкой. Ему не хватало воздуха, от царившей духоты он потел больше обычного. Дыра, откуда, как ему сказали, он мог брать воду, воняла мочой. Они хотели заставить его пить мочу. Утверждая, что он замочил собственного отца.

Как будто у него был отец.

Перед полицейским из Сундсвалля молчать было легче. Мужчины понимают толк в молчании. Они знают, что это черта сильных – не молоть языком попусту. Бессловесная битва на тему «кто сдастся первый». Возможность померяться с противником характером. Узнать, кто больше, кто сильнее, кто на что способен.

Улоф опять улегся на пол. Это было не слишком приятно, но уж лучше так. Койка оказалась для него слишком узкой. Он уставился в потолок. Перевел взгляд на лоскутик неба в окошке. Зажмурился и увидел старое тело отца перед собой. Сколько же лет прошло…

Вот отец вышел из душа и подошел к нему.

В моей семье не лгут. Разве я не учил тебя этому? Мужчина должен отвечать за свои поступки.

И следом оплеуха.

А ну говори правду, мелкий говнюк!

Звучавший в его голове отцовский голос был молодым и сильным, а не слабым и надтреснутым, какой бывает у стариков.

Они там, снаружи. Стоят и ждут тебя. Ты выйдешь к ним сам как мужчина или я должен тащить тебя за уши? Что? Сколько еще твоей матери придется краснеть за тебя? У тебя что, нет ног, чтобы ходить? А ну выметайся отсюда, ко всем чертям…

Мамин голос он совсем не помнил. В голове осталось воспоминание: он сидит на заднем сиденье какой-то машины и смотрит назад, на постепенно исчезающий вдали дом. И не видит никого рядом с ним. Никто не вышел его проводить.

Улоф изо всех сил старался не закрывать глаза.

Облака быстро неслись по небу. Вон то похоже на космический корабль, а это на дракона или собаку. Что они сделали с псом? Застрелили, закрыли на какой-нибудь псарне? О машине он тоже думал. Она осталась стоять возле дома. Или, может, ее тоже забрали, как забрали его мобильный, водительские права и одежду, которая на нем была? Не хотелось думать о том, что скажет босс. И сколько раз он будет орать ему на автоответчик: «Куда ты подевал “Понтиак”, сукин сын?!» А может, он беспечно празднует день Середины лета, думая: «А, ладно, когда приедет, тогда приедет». Улоф всегда очень аккуратно перегонял тачки и поэтому имел хороший процент с выручки. И потом, он ни словом не обмолвился полиции о том, куда должна была быть доставлена машина, сказал только, что купил ее у частника в Харадсе. Чисто формально он являлся ее владельцем, пусть даже машина куплена не на его деньги.

Теперь его лишат всех рейдов. А ведь это была самая лучшая его работа, знай рули себе по дорогам в одиночку, куда лучше, чем горбатиться на складе или лесопилке. Там за ним постоянно кто-нибудь наблюдал, следовал по пятам, ругался и отдавал приказания таким тоном, что не хочешь, а допустишь где-нибудь промашку.

Наконец он закрыл глаза.

Скрипнула дверь камеры. Вошедший охранник ступил прямо на то место, где он лежал. Улоф откатился в сторону и приподнялся на локтях.

– Что на это раз?

Охранник, хорошо накачанный бритоголовый тип с мускулами, как у Шварценеггера, улыбнулся. Во всяком случае, очень было на это похоже. Пожалуй, он даже смеялся над ним. Впрочем, Улоф привык, что люди на него пялятся.

– Снимай одежду, – велел охранник.

– А что еще прикажете мне делать, бегать голышом в сортир? – Улоф одернул на себе футболку, которая была ему коротковата, равно как и спортивные штаны, которые полицейские откопали где-то в сарае, когда забирали его. Его собственные шмотки, разумеется, были переданы на экспертизу. Где их обнюхают и изучат под микроскопом. Он все спрашивал себя, обнаружат ли на них какую-нибудь кровь, чтобы засадить его. Сам-то он никакой крови не видел. А если она и была, то ее давно смыло водой.

Охранник продолжал стоять в дверях. Кажется, он еще что-то сказал.

– Что? – не расслышал Улоф.

– Я говорю, ты свободен, можешь идти.

В Болльстабруке произошла дорожная авария. Предположительно нетрезвый водитель не справился с управлением и на повороте к Уступу слетел с дороги. Поступило много разных сигналов, но все касались одного транспортного средства. Водитель снес ограждение, но, по счастью, не врезался в скалу. Побитый «Сааб», дымясь, стоял на обочине.

– Вот черт, ты ж сеструха Манге Шьёдина, – простонал мужик, когда его вытащили из машины.

Эйра слабо помнила его со времен гимназии. На год или два старше ее, он был одним из местных красавчиков. Сорвав огнетушитель, она поливала пеной дым, одновременно пытаясь припомнить, насколько далеко они заходили, лапая друг друга.

– Я домой ехал, – хныкал он, – меня в субботу девушка бросила, ну ты знаешь, как это бывает. Я думал, парни мне безалкогольного налили, клянусь, а тут этот чудик за рулем. Я ведь ему дорогу хотел уступить… Слушай, а прикольно звучит – уступить в Уступе, ха-ха!

Приборчик показал две целых ноль десятых промилле.

– Как там сейчас Манге, давненько его не видел. Ну, давай же, Эва, вспоминай, ты ж меня знаешь!

Пересев на заднее сиденье патрульной машины, Харанген продолжил бухтеть и бухтел всю дорогу до самого Крамфорса. Досталось всем: и коварным приятелям, и девушкам с феминистскими заскоками, и фирме, которая закрылась, лишив его работы. В общем, перечислил все беды, какие только могут свалиться на голову бедному невинному парню. К тому же расстояние до поворота было неправильно замерено, да-да, так что лучше разбирайтесь с Дорожным управлением, а не с ним.

– Нелегко, наверное, сажать своих старых друзей за решетку, – заметил Август Энгельгардт, когда они благополучно избавились от парня, отправив того под арест.

– Вовсе он мне не друг.

– Но такое, должно быть, постоянно случается, в подобных местах-то.

– Надо просто делать свою работу, и все, – ответила Эйра несколько более раздраженно, чем ей того хотелось. – Это не проблема, если ты профессионал.

Она попросила Августа составить рапорт, а сама с чашкой кофе уселась к компьютеру. Все равно он скоро отсюда смоется. Месяца через три, прикинула Эйра, ну или, самое большее, через полгода.

В почте было два сообщения. Ее разыскивала некая Ингела Берг Хайдер, а еще с ней хотел переговорить Георг Георгссон, следователь из отдела по расследованию особо тяжких преступлений. Эйра видела его сегодня мельком в коридоре, как раз перед тем, как поступил сигнал об аварии у Уступа. Два метра ростом, стремительные движения и сшитый точно по фигуре пиджак, свидетельствующий о том, что он прибыл из Сундсвалля.

– Коллега! Как хорошо, что мы встретились. Эва Шьёберг, верно?