Пока она карабкалась, холодный ветер прижимал ее юбку к ногам, и унес бы ее чепец, если бы она не прижимала его одной рукой к гладкой металлической голове.

С конька крыши она легко смогла увидеть пожары, один вообще в нескольких улицах отсюда. Седельная улица или Струнная, решила она; скорее всего Седельная, потому что на ней находились лавки ростовщиков. Еще больше пожаров было за ней, на дороге к рынку, и по другую сторону рынка, как и ожидалось. И темнота на Палатине, за исключением нескольких освещенных окон.

А это означало — и более надежно, чем любые слухи и объявления, — что майтера Мята не победила. Еще не победила. Иначе бы Холм сгорел, его бы ограбили и сожгли, и это так же предсказуемо, как и то, что шестой[8] член из десяти следующих один за другим членов последовательности Фибоначчи является одиннадцатой частью суммы. Если гражданская гвардия разбита, ничего…

Прежде чем она смогла додумать мысль до конца, она увидела на юге его. Она искала на западе — по направлению к рынку, на севере — по направлению к Палатину, но он был над Ориллой… Нет, в нескольких лигах на юг от нее, над озером. Он висел низко в южном небе и, да, каким-то образом двигался против ветра, потому что ветер был с севера, места рождения ночи, и ветер приносил с севера холод; ветер, подумала она, должен был подняться только несколько минут назад, после того, как она разрезала последние куски мяса в кухне палестры и унесла их вниз, в погреб. Когда она опять поднялась по лестнице и обнаружила, что оберточная бумага летает по кухне, она подошла к окну и закрыла его.

Так что эта штука — гигантская, чем бы она ни была — висела над городом, или почти над городом, когда она заметила ее над задней стеной площадки для игры в мяч. И больше она не летела на юг, как сделало бы настоящее облако; нет, она опять ползла на север, к городу, медленно ползла по небу.

Она, чтобы увериться, наблюдала за ней добрые три минуты.

Вещь, которая ползла на север как жук, исследующий тарелку, иногда падала духом и возвращалась, но потом опять, медленно и осторожно, двигалась вперед. Она уже была здесь, над городом, немного раньше. Или почти над городом, когда поднялся ветер — похоже, ветер застал ее врасплох и сдул к озеру; и теперь она собрала всю свою силу и, ветер или не ветер, возвращается.

На мгновение, почти настолько неуловимое, что она даже не была уверена, что заметила это, что-то полыхнуло из темного летающего чудовища, маленькая вспышка света, как если бы кто-то в сумрачных небоземлях за ним чиркнул зажигалкой.

Чем бы ни было это чудовище, майтера Мрамор не могла его остановить. Оно прилетит или нет, а у нее, как всегда, полно работы. Нужно накачать воды, и довольно много, чтобы наполнить бак для кипячения белья. Она вернулась к слуховому окну, спрашивая себя, сколько еще вреда она нанесла крыше, и так, ни в коем случае, не прочной. Еще надо принести дров, чтобы развести в плите большой огонь. Нужно выстирать простыни, на которых она умерла, и повесить их сушиться. Если майтера Мята вернется (майтера Мрамор горячо помолилась, чтобы вернулась), она на этом же огне приготовит для нее завтрак, и, наверняка, майтера Мята приведет с собой друзей. Если среди них будут мужчины, им можно накрыть в саду; она должна принести для них стулья из палестры и один из длинных столов. К счастью, у нее полно мяса, хотя она приготовила немного для Ворсинки и еще больше отдала его семье, когда отвела мальчика домой.

Она вернулась на чердак и закрыла окно.

Простыни высохнут к тенеподъему. Она отутюжит их и постелет обратно на свою кровать. Она все еще старшая сивилла — или, скорее, снова старшая сивилла, — так что обе комнаты ее, хотя она, скорее всего, перенесет все свои вещи в большую.

Спустившись по складной лестнице, она решила не поднимать ее, пока не смажет маслом. Она может вырезать жир и растопить его в кастрюле, пока будет греться вода в баке; все равно он не занимает все место на плите. Да, возможно, к тенеподъему та штука в воздухе вернется обратно в город; если у нее будет время, она встанет посреди Серебряной улицы и ясно разглядит ее.

Гагарка не сомневался, что они уже вечность топают по этому туннелю, и это было странно, потому что, когда они свернули с другого туннеля и пошли по этому, он вспомнил, что они идут начиная с того времени, когда Пас построил Виток. Впереди шел Тур, который сплевывал кровь и нес тело; он сам плелся за ними на случай, если Туру понадобится отлить; рядом с ним шли Плотва и Дрофа, с которыми можно было поболтать; затем патера и большой солдат с карабином, который говорил им как идти и заставлял его идти, и, наконец, Синель в сутане патеры, с Оревом на плече и гранатометом за спиной. Гагарка с удовольствием сам бы пошел с ней и даже попытался, но не получилось.

Он оглянулся на нее. Она дружески махнула ему, и Плотва с Дрофой исчезли. Ему захотелось спросить Наковальню и солдата, что с ними произошло, но потом он решил, что не хочет говорить с ними, а она была слишком далеко сзади для того, чтобы поговорить с глазу на глаз. Дрофа, скорее всего, отправился вперед, посмотреть что к чему, и старик с ним. Очень похоже на Дрофу, и, если он найдет что-то пожрать, он принесет еду сюда.

«Молись Фэа, — приказала ему майтера Мята. — Фэа — богиня еды. Молись ей, Гагарка, и ты будешь сыт».

Он улыбнулся ей:

— Рад видеть тебя, майтера. Я беспокоился о тебе.

«Пускай все боги улыбаются тебе, Гагарка, сегодня и всегда».

Ее улыбка превратила холодный мокрый туннель во дворец и заменила водянистое зеленоватое свечение ползучих огоньков на золотой поток, который пробудил его.

«Почему ты беспокоишься обо мне, Гагарка? Я верно служу богам с пятнадцати лет. Они не оставят меня. Ни у кого нет меньшей причины для беспокойства, чем у меня».

— Могет быть, ты вызовешь какого-нибудь бога сюда, вниз — пусть идет вместе с нами, — предложил Гагарка.

— Гагарка, сын мой! — запротестовал Наковальня из-за его спины.

Гагарка издал неприличный звук и оглянулся, пытаясь найти майтеру Мята, но она уже ушла. На мгновение он решил, что она побежала вперед, поговорить с Дрофой, но потом сообразил, что она отправилась к какому-нибудь богу — просить его присоединиться к ним. Так она обычно и поступала. Ты упоминал что-нибудь совсем маленькое, что хотел бы иметь, и она тут же неслась принести это тебе, если могла.

И все-таки он беспокоился о ней. Если она отправилась в Главный компьютер за богом, ей придется пройти мимо бесов, которые по дороге причиняют людям неприятности, обманывая и сталкивая их вниз с Ослепительного Пути. Он должен был попросить ее привести Фэа. Фэа и еще пару свиней, могет быть. Сиськи любит окорок, а он еще не потерял ни тесак, ни нож. Он мог бы убить свинью и приготовить окорок. Твою мать, он сам зверски голоден, и Сиськи никак не съест одна всю свинью.

Они сохранят язык для Дрофы, он всегда любил свиной язык.

Сегодня фэадень, так что майтера, скорее всего, приведет Фэа, а Фэа, как правило, приводит с собой по меньшей мере одну свинью. Боги приводят свое животное, как правило, или, во всяком случае, достаточно часто.

Свиньи для Фэа. («Ты должен назвать их всех правильно, если хочешь выучить на следующий год что-то новое».) Свиньи для Фэа и львы или какие-нибудь коты для Сфингс. Кто ест котов? Рыбу для Сциллы, но здесь сгодится любая рыба. Маленькие птички для Молпы; старик намажет клеем их насесты, засолит их и сделает пирог с воробьями, когда их наберется достаточно много. Летучие мыши для Тартара, совы и кроты.

Кроты?

Внезапно и неприятно Гагарке пришло в голову, что Тартар — подземный бог, бог шахт и пещер. Так что это место — его; вот только Тартар вообще-то его особый друг, а с ним здесь, внизу, столько всего произошло… Наверняка сейчас Тартар исходит злостью на него, потому что голова разбита и вообще не в порядке, что-то заставляет его поскальзываться и спотыкаться, как плохо сделанный игломет, и не имеет значения, сколько раз ты смазал его и убедился, что все маленькие иглы прямые, как солнце. Он поискал под туникой, но все было неправильно — на самом деле совершенно неправильно, потому что игломета на месте не было, хотя майтера Мята была его матерью и нуждалась в нем и в игломете.