— Разве ты не так разговариваешь с ними? — опять хихикнула Мукор. — Через стекла?

— С мониторами, ты имеешь в виду? — Он как раз подумал об одном; может ли она читать его мысли? — Да, очень похоже. Ты должна была видеть их.

— Для меня это совсем не похоже.

— Да, наверно. — С чувством облегчения Шелк надел чистые черные бриджи.

— Я решила, что для тебя я — как они.

Он кивнул, одобрив ее мысль:

— Ты, как и они, используешь свое окно, а боги — Священные Окна. Я не подумал об аналогии, а должен был.

Ее неотраженное лицо качнулось в зеркале вверх и вниз:

— Вот что я хотела сказать: тебе лучше не говорить моему отцу, чтобы он закрыл мое окно. Он убьет тебя, если увидит. Потто приказал ему это сделать, и отец сказал, что сделает.

Значит, Аюнтамьенто узнало, что он жив и в городе; очень скоро они узнают, что он здесь, если уже не знают. Они пошлют лояльных гвардейцев, или даже солдат.

— Но это не имеет значения. В любом случае мое тело вскоре умрет, и я буду свободна, как другие. Разве тебе не все равно?

— Нет, не все равно. Наоборот. Но почему твое тело умрет?

— Потому что я не ем. Раньше оно нравилось мне, но сейчас нет. Я предпочитаю быть свободной.

Ее лицо начало таять. Он мигнул, но остались только дыры, ее глаза. Порыв ветра пошевелил занавески, и эти дыры тоже исчезли.

— Ты должна есть, Мукор, — сказал он. — Я не хочу, чтобы ты умирала. — Он подождал, надеясь на ответ. — Я знаю, что ты можешь слышать меня. Ты должна есть.

Он собирался сказать ей, что поступил нечестно по отношению к ней и ее отцу. Что он загладит свою вину, хотя Кровь может после этого убить его. Но уже было слишком поздно.

Вытерев глаза, он вынул последнюю чистую тунику. Четки и носовой платок отправились в один карман бриджей, игломет Гиацинт — в другой. (Он вернет его, когда сможет, но то неопределенное мгновение, когда они опять смогут встретиться, казалось мучительно далеким.) Его пояс потребовал азот; прорицание, возможно, могло бы подсказать, что он должен с ним сделать. Он опять подумал о том, чтобы продать его, опять вспомнил воющее лицо, так похожее на Мукор в его зеркале, и содрогнулся.

Надо будет еще надеть чистый воротник и манжеты на эту сутану, не самую лучшую.

А вот и капитан, ждет у подножия лестницы и выглядит почти таким же элегантным, каким он был в том месте… как же оно называлось? А, «Ржавый Фонарь», в Лимне.

— Я беспокоился о вашей безопасности, мой кальде.

— Скорее о моей репутации. Ты слышал женский голос.

— Детский, как мне показалось, мой кальде.

— Если хочешь, можешь обыскать верхний этаж, капитан. И если найдешь женщину — или ребенка, — пожалуйста, дай мне знать.

— Пусть Гиеракс сгрызет мои кости, если я подумал о таком, мой кальде!

— Она — дитя Гиеракса, нет никаких сомнений.

Дверь на Серебряную улицу была закрыта, как и должно было быть; Шелк подергал ручку и убедился, что дверь закрыта надежно. Зарешеченное окно тоже было захлопнуто и заперто.

— Я могу поставить сюда трупера, мой кальде, если вы хотите.

Шелк покачал головой:

— Боюсь, нам понадобится каждый трупер, который у нас есть, и даже больше. Офицер в поплавке…

— Майор Виверра, мой кальде.

— Скажи майору выставить посты, которые поднимут тревогу, если Аюнтамьенто пошлет отряд арестовывать меня. Они должны расположиться в улице-двух отсюда, я полагаю.

— Две улицы или больше, мой кальде, и еще патрули между ними.

— Очень хорошо, капитан. Организуй это. Я бы хотел предстать перед судом, если потребуется, но только в том случае, если это принесет мир.

— Вы бы хотели, мой кальде. Но мы — нет. И не боги.

Шелк пожал плечами и пошел в селлариум. Дверь на Солнечную улицу тоже была закрыта на замок и на засов. На каминной полке два письма, одно запечатано кинжалом и чашей Капитула, второе — пламенем, рвущимся из сложенных чашей рук; он опустил их в большой карман сутаны. Оба окна на Солнечную улицу закрыты.

Когда они торопливо шли через сад обратно на улицу, Шелк обнаружил, что думает о Мукор. И о Крови, который удочерил ее; о Высочайшем Гиераксе, который несколько часов назад ринулся с неба на Журавля, и о мрачном молодом трупере, с которым он и Журавль говорили несколько часов назад в «Ржавом Фонаре». Мукор хотела умереть, сдаться Гиераксу, и он, Шелк, должен спасти ее, если сможет. Не ошибся ли он, назвав ее «дитя Гиеракса»? Возможно, нет. Все женщины и все мужчины — приемные дети богов, и нет другого бога, который так подходил бы Мукор.

— Плох вещь, — пробормотал Орев, глядя на горящего талоса и желая знать, может ли он слышать. Талос не отреагировал, и Орев повторил громче: — Плох вещь!

— Заткнись. — Гагарка с опаской поглядел на талоса.

Синель шагнула вперед, держа гранатомет наготове.

— Мы бы потушили огонь, если бы смогли, — сказала она талосу. — Если бы у нас были одеяла или… или что-нибудь такое, чем можно сбить пламя.

— Я умираю! Слушайте меня!

— Я просто хотела сказать, что нам очень жаль. — Она оглянулась на четырех мужчин, и Плотва кивнул.

— Я служу Сцилле! Вы должны!

Наковальня вытянулся во весь рост:

— Ты можешь положиться на меня: я сделаю все, что в моих силах, чтобы исполнить волю богини. И я говорю не только от себя, но и от моего друга капрала Кремня.

— Аюнтамьенто предало ее! Уничтожь его!

Кремень встал по стойке «смирно»:

— Талос, прошу разрешения говорить.

Узкое черное дуло жужжалки задрожало и выстрелило; пули просвистели в пяти кубитах над их головами, с визгом отразились от потолка и улетели вглубь туннеля.

— Могет быть, не стоит, — прошептал Гагарка. Он повысил голос: — Сцилла сказала, что патера Шелк пытается сбросить Аюнтамьенто, и приказала нам помогать ему. Мы так и сделаем, ежели смогем. Синель, я и его птица.

— Скажи Хузгадо!

— Да, она так и приказала. — Плотва и Наковальня кивнули.

Язык пламени лизнул щеку талоса.

— Пароль. Фетида. К подвалу под подвалом…

Внутри него что-то взорвалось.

— Назад! — без необходимости крикнул Гагарка. Они не успели далеко убежать, а огонь уже скрыл огромное металлическое лицо.

— Кранты! Пошел на дно! — Плотва шел даже медленнее Гагарки, который едва ковылял на подкашивающихся ногах; он с детства не чувствовал себя так хреново.

Вторая приглушенная вспышка, потом тишина, только шипело пламя. Кремень, который шел вровень с Гагаркой, на мгновение остановился и подобрал карабин.

— Спящего, — радостно сказал он. — Видишь, как сверкает ствольная коробка? Скорее всего, из него никогда не стреляли. Я не могу пойти за моим, потому как должен присматривать за тобой. Из своего я стрелял пять тысяч раз. — Он приставил приклад к плечу и прицелился.

Орев каркнул.

— Поосторожнее! — сказал Гагарка. — Могешь попасть в Сиськи.

— На предохранителе. — Кремень опустил ружье. — Ты знал ее раньше, а?

Гагарка кивнул и пошел медленнее, давая возможность Плотве догнать себя.

— С весны, вроде бы.

— У меня тоже была девушка, однажды, — сказал ему Кремень. — Она была горничной, но ты бы никогда не догадался об этом, глядя на нее. Красивая, как картинка.

Гагарка кивнул:

— И что случилось?

— Меня отправили в резерв. Я заснул, а когда проснулся, меня отправили за город. Могет быть, я должен был поискать Моли. — Он пожал плечами. — Только я думаю, что она нашла себе кого-нибудь другого. Как они все.

— Ты еще найдешь себе кого-нибудь, — уверил его Гагарка. — Если захочешь. — Он остановился и посмотрел назад; талос был еще виден, но казался очень далеким: точка оранжевого огня, не больше ближайшего огонька.

— Ты мог быть уже дохлым, — сказал он. — Что, если бы патера не починил тебя?