Он представил себе, как смешивается с толпой богов, их самый скромный слуга и почитатель, смотрит на их лица и обнаруживает, что есть только один, которого он хочет видеть, и это именно тот бог, которого среди них нет.

— Хорошо, хорошо, хорошо! — воскликнул хирург оживленным профессиональным голосом. — Так значит, вы — Шелк!

Он повернул голову, лежавшую на подушке.

— Я так не думаю.

— Так мне сказали. Кто-то ранил вас еще и в руку, а?

— Нет. Кое-что другое. Не имеет значения. — Он сплюнул кровь.

— А вот что имеет для меня: старая одежда. Нужно поменять. — Хирург вышел и немедленно (так ему показалось) вернулся с ванночкой, полной воды, и губкой. — Я вижу на вашей щиколотке ультразвуковую диатермическую повязку. У нас есть много людей, которым она нужна намного больше, чем вам.

— Тогда возьмите ее, пожалуйста, — сказал ему Шелк.

Хирург удивленно посмотрел на него.

— Я имею в виду, что «Шелк» стал чем-то намного большим, чем я… что я не тот, кого имеют в виду, когда люди говорят «Шелк».

— Вы должны быть мертвы, — сообщил ему хирург немного позже. — Ваше легкое опало. Вероятно, лучше расширить выходное отверстие раны, чем оставить все так, как есть. Я собираюсь перевернуть вас. Вы слышите меня? Я собираюсь перевернуть вас. Держите голову на боку, чтобы можно было дышать.

Он не стал, но хирург сам повернул его голову.

Внезапно оказалось, что он, обернутый в ватное одеяло, сидит почти прямо, а хирург колет его еще одной иглой.

— Все не так плохо, как я думал, но вам нужна кровь. Чем больше крови мы в вас вольем, тем лучше вы себя почувствуете.

Темная бутыль свешивалась со столбика кровати как спелый фрукт.

Кто-то, кого он не мог видеть, сидел у его постели. Он повернул голову и вытянул шею, безрезультатно. Тогда он вытянул руку к посетителю; и посетитель взял ее и сжал своими, большими, твердыми и теплыми. И как только их руки встретились, он понял.

«Ты сказал, что не будешь помогать, — напомнил он посетителю. — Ты сказал, чтобы я не ожидал помощи от тебя, и, тем не менее, ты здесь».

Посетитель не ответил, но его руки были чистыми, нежными и полными исцеления.

— Ты проснулся, патера?

Шелк вытер глаза.

— Да.

— Я так и подумал. Твои глаза были закрыты, но ты плакал.

— Да, — опять сказал Шелк.

— Я принес стул. Я подумал, что мы можем поговорить минуту-другую. Ты не против? — Человек со стулом был одет в черное.

— Да. Ты авгур, как и я.

— Мы вместе учились в схоле, патера. Я — Раковина, сейчас патера Раковина. Ты сидел в нескольких рядах позади меня на занятиях по каноническому праву. Помнишь?

— Да. Да, помню. Но это было давно.

Раковина кивнул:

— Почти два года назад. — Он был худой и бледный, но слабая застенчивая улыбка заставляла его лицо светиться.

— Как хорошо с твоей стороны прийти и навестить меня, патера… очень хорошо. — Шелк на мгновение замолчал, чтобы подумать. — Ты — на другой стороне, стороне Аюнтамьенто. Должен быть. Ты рискуешь, разговаривая со мной. Боюсь.

— Да. — Раковина извиняюще кашлянул. — Возможно… я не знаю, патера. Я… я не сражаюсь, знаешь ли. Совсем.

— Конечно, не сражаешься.

— Я приносил Прощение Паса нашим умирающим. И твоим умирающим, патера, когда мог. И помогал ухаживать за ними, немного. У нас не хватает врачей и сестер, просто ужас, и было большое сражение на Тюремной улице. Ты знаешь об этом? Я расскажу тебе, если хочешь. Почти тысяча мертвых.

Шелк закрыл глаза.

— Не плачь, патера. Пожалуйста, не плачь. Они пошли к богам. Все они, с обеих сторон, и ты в этом не виноват, я уверен. Я не видел сражения, но много слышал о нем. От раненых. Но если ты хочешь поговорить о чем-либо другом…

— Нет. Расскажи мне, пожалуйста.

— Я так и думал, что ты захочешь узнать, так что я могу описать его для тебя — хоть что-нибудь для тебя сделаю. И еще я подумал, что ты можешь захотеть исповедоваться. Мы можем закрыть дверь. Я поговорил с капитаном, и он сказал, что я могу делать все, только не должен давать тебе оружие.

Шелк кивнул:

— Я должен был сам подумать об этом. В последнее время меня просто захватил вихрь земных забот, и, боюсь, я мало внимания уделял духовным. — Сводчатое окно, находившееся за Раковиной, демонстрировало только темноту и их отражения. — Все еще гиераксдень, патера? — спросил Шелк.

— Да, но уже тенеспуск. Около семи тридцати, мне кажется. В комнате капитана есть часы, и было семь двадцать пять, когда я вошел в нее. Семь двадцать пять на тех часах, я имею в виду, и я пробыл там совсем недолго. Он очень занят.

— Тогда я не пропустил утренние молитвы Фелксиопе. — В голове промелькнула мысль, сможет ли он заставить себя произнести их, когда настанет утро, и должен ли он это сделать. — Значит, я не должен буду просить прощения за это, когда ты будешь исповедовать меня. Но сначала расскажи мне о битве.

— Твои войска пытались захватить Аламбреру, патера. Ты знаешь об этом?

— Я знаю, что они напали на нее. Больше ничего.

— Они пытались взломать ворота и все такое. Но они не сумели, и все внутри подумали, что они ушли, вероятно, для того, чтобы захватить Хузгадо.

Шелк опять кивнул.

— Но еще до этого правительство — Аюнтамьенто, я имею в виду — послало много труперов с поплавками и всем таким, и еще роту солдат, чтобы прогнать твои войска и помочь гвардейцам в Аламбрере.

— Три роты солдат, — сказал Шелк, — и Вторую бригаду гвардии. Во всяком случае, так мне сказали.

Раковина слегка поклонился:

— Я уверен, что твоя информация более точна, чем моя, патера. Они с некоторым трудом прошли через город, даже с солдатами и поплавками, хотя не с таким большим трудом, как ожидали. Ты знаешь об этом?

Шелк перекатил голову из стороны в сторону.

— Так и было. Люди кидали всякие вещи. Один гвардеец сказал мне, что получил по лбу горшком с помоями, брошенным с четвертого этажа. — Раковина рискнул смущенно засмеяться. — Можешь себе представить? Хотел бы я знать, что сделают люди, которые там живут, сегодня ночью? Но серьезного сопротивления не было, если ты понимаешь, что я имею в виду. Они ожидали баррикад на улицах, но не было ничего такого. Они прошли через весь город и остановились перед воротами Аламбреры. Предполагалось, что труперы войдут внутрь, а солдаты обыщут здания на Тюремной улице.

Шелк разрешил глазам закрыться и представил себе колонну, о которой ему рассказал монитор из стекла майтеры Роза.

— И вот тогда, — Раковина сделал паузу для большего эффекта, — сама генерал Мята атаковала их, скача, как бес, по Тюремной улице на огромном белом жеребце. С другой стороны, как ты понимаешь. Со стороны рынка.

Шелк, удивленный, открыл глаза.

— Генерал Мята?

— Так они ее зовут. Ну, мятежники… твои люди, я имею в виду.

Раковина прочистил горло:

— Бойцы, верные кальде. Тебе.

— Ты не обидел меня, патера.

— Они называют ее генерал Мята, и у нее есть азот. Только представь себе! Этим азотом она разнесла на куски все поплавки гвардейцев. Трупер, с которым я разговаривал, был водителем одного из них и видел все. Ты знаешь, как выглядят поплавки гвардейцев изнутри, патера?

— Сегодня утром я ехал на одном из них. — Шелк опять закрыл глаза, стараясь вспомнить. — Я ехал внутри, пока не прекратился дождь. Потом я ехал снаружи, сидя на… На такой круглой части, на которой стоит жужжалка. Внутри было тесно и совсем неудобно, и еще мы везли тела — но все равно лучше, чем сидеть под дождем.

Раковина энергично кивнул, с радостью соглашаясь:

— Там два человека и офицер. Один из людей — водитель, управляет поплавком. Именно с ним я и разговаривал. Офицер, конечно, командует. Он сидит за водителем, и для него есть стекло, хотя некоторые из них уже не работают. Офицер может стрелять из жужжалки, которая направлена вперед. Есть еще один человек, стрелок, который управляет той круглой штукой, на которой ты сидел. Она называется турель.