Она встала:

— Нет. Благодарю тебя, патера. Я пришла в себя, как мне кажется.

— Садись, майтера, пожалуйста. Я все еще боюсь за тебя, и мне надо поговорить с тобой.

Она неохотно села.

— Есть ли еще, которым досталось? Мне кажется, что я помню остальных… и майтеру Роза, ее гроб.

Шелк кивнул:

— Это часть того, о чем я должен поговорить с тобой. Сражение охватило весь наш город.

Она нерешительно кивнула:

— Бунты.

— Восстание, майтера. Люди — по меньшей мере, некоторые — восстали против Аюнтамьенто. Боюсь, несколько дней не будет никаких похорон; так что, когда ты почувствуешь себя лучше, ты и я должны будем перенести гроб майтеры в мантейон. Он очень тяжелый?

— Не думаю, патера.

— Тогда мы справимся. Но, прежде чем мы начнем, я должен сказать тебе, что Ворсинка и одна старая женщина по имени Маниока сейчас находятся в доме авгура вместе с Его Святейшеством. Я не могу остаться, и он тоже, я уверен; так что я хочу попросить его, чтобы он разрешил тебе войти и позаботиться о них.

Майтера Мрамор кивнула.

— Наш алтарь и Окно все еще на улице. Я сомневаюсь, что, пока в городе не воцарится мир, кто-нибудь поможет нам занести их внутрь. Но если ты сможешь, пожалуйста, сделай это.

— Безусловно, патера.

— Я хочу, чтобы ты осталась и приглядела за мантейоном, майтера. Майтера Мята ушла; она почувствовала, что ее долг — возглавить сражение, и она ответила на призыв долга с исключительным мужеством. Я должен идти как можно быстрее. Люди умирают — и убивают других, — чтобы сделать меня кальде, и я должен остановить их, если смогу.

— Пожалуйста, будь осторожен, патера. Ради нас всех.

— Тем не менее этот мантейон все еще важен, майтера. Ужасно важен. — Призрак доктора Журавля засмеялся в уголке сознания Шелка. — Так сказал мне Внешний, помнишь? Кто-то должен позаботиться о нем, и никого не осталось, кроме тебя.

Гладкая металлическая голова майтеры Мрамор робко кивнула; без чепца движение показалось странным и механическим.

— Я сделаю все, что смогу, патера.

— Я знаю, что сделаешь. — Шелк опять наполнил легкие. — Я сказал, что хочу поговорить с тобой о двух вещах. Быть может, ты этого не помнишь, но помню я. И когда ты начала говорить, я обнаружил, что их намного больше. Но сейчас я скажу тебе о двух, и потом мы, если сможем, перенесем майтеру в мантейон. О первой я должен был сказать тебе несколько месяцев назад. Возможно, я и сказал; я знаю, что пытался. Сейчас мне кажется… мне кажется, что меня, скорее всего, убьют, и я должен сказать это сейчас, или не скажу никогда.

— Я очень хочу услышать это, патера, — сказала она мягким голосом, металлическая маска осталась бесстрастной и сочувствующей; ее ладони — твердые, мокрые и теплые — сжали его.

— Я хочу сказать — и уже давно, — что я никогда бы не стоял здесь, если бы не ты. Я знаю, что майтера Роза и майтера Мята пытались помогать, но ты… ты всегда была моей правой рукой, майтера. И я хочу, чтобы ты знала об этом.

Майтера Мрамор уставилась в землю.

— Ты слишком добр, патера.

— Я любил трех женщин. Первой была моя мать. Третья… — Шелк пожал плечами. — Не имеет значения. Ты ее не знаешь, и я очень сомневаюсь, что когда-нибудь увижу ее снова. — Над верхушкой садовой стены поднялся столб крутящейся пыли и через мгновение исчез.

— И я хочу сказать еще кое-что, новое. Я не могу оставаться тем авгуром, которым был раньше. Пас — Великий Пас, который, как отец, правил всем витком — умер, майтера. Сама Ехидна сказала нам об этом. Ты помнишь?

Майтера Мрамор ничего не ответила.

— Как мы знаем из Писаний, наш виток построил Пас. Он построил его, я полагаю, так, чтобы тот мог существовать долгое, долгое время, но виток не выдержит бесконечно в его отсутствие. Сейчас Пас мертв, и у солнца нет хозяина. Мне кажется, что летуны пытаются приручить или, возможно, вылечить его. Как-то раз продавец на рынке сказал мне, что его дед считал, будто их появление предвещает дождь; так что вся моя жизнь, и жизнь моей мамы, и жизнь ее родителей прошла под их защитой — они боролись с солнцем.

Шелк посмотрел через завядшую листву на тонкую золотую линию, уже суженную тенью.

— Но они потерпели поражение, майтера. Именно это сказал мне вчера летун перед тем, как испустить последний вздох. Тогда я не понял его слова; но сейчас я понимаю или, по меньшей мере, думаю, что понимаю. То, что случилось на улице, безошибочно доказывает это. Наш город, и любой другой, должен помогать им, если может, и готовиться к худшим временам, таким, каких мы еще не знали.

Из-за беседки послышался дрожащий старый голос Квезаля:

— Извините меня, патера. Майтера. — Высохшие лозы раздвинулись, и он вошел внутрь. — Я подслушал то, что вы сказали, патера. Ничего не мог поделать, такая тишина. Вы простите меня, я надеюсь?

— Конечно, Ваше Святейшество. — Оба встали.

— Садись, дочь моя. Садись, пожалуйста. Я могу сесть рядом с вами, патера? Спасибо. Все спрятались внутри, я полагаю, или отправились сражаться. Я был наверху в вашем доме, патера, и поглядел в окно. На улице нет ни одной тележки, и слышна стрельба.

Шелк кивнул:

— Ужасно, Ваше Святейшество.

— Так оно и есть, и я подслушал, как вы сказали это раньше, патера. Майтера, судя по всему, что я слышал о тебе и читал в наших документах, ты — женщина со здравым рассудком. На самом деле женщина, выделяющаяся этим ценным качеством. Вайрон воюет сам с собой. Мы с вами разговариваем, а тем временем умирают мужчины, женщины и даже дети. Нас называют мясниками за то, что мы предлагаем богам кровь животных, хотя они — неразумные твари и умирают мгновенно ради высших целей. А сейчас по сточным канавам бежит бессмысленно пролитая человеческая кровь. Если мы мясники, то как они назовут себя, когда все кончится? — Он покачал головой. — Героями, я полагаю. Ты согласна?

Майтера Мрамор молча кивнула.

— И я спрашиваю тебя, чем это может закончиться? Скажи мне, Майтера. Скажи нам обоим. Мой коадъютор боится моего чувства юмора, и временами я сам боюсь, что слишком злоупотребляю им. Но я никогда не был более серьезным.

Она пробормотала что-то невнятное.

— Громче, майтера.

— Патера Шелк станет нашим кальде.

Квезаль откинулся на спинку маленькой грубой скамьи.

— Значит, это правда. Ее репутация здравомыслящей женщины целиком оправдана, патера-кальде.

— Ваше Святейшество!

Майтера Мрамор, не вставая, поклонилась Квезалю:

— Вы очень добры, Ваше Святейшество.

— Майтера. Положим, я могу утверждать, что это не единственное решение. Положим, я могу сказать, что Аюнтамьенто правило нами раньше и может править дальше. Нам нужно только подчиниться. Что в этом плохого?

— Тогда будет новое восстание, Ваше Святейшество, и еще больше бунтов, — сказала майтера Мрамор, не глядя на Шелка. — И еще больше сражений, новые восстания каждые несколько лет, пока не сбросят Аюнтамьенто. Уже двадцать лет я наблюдаю, как недовольство растет, Ваше Святейшество, а сейчас они убивают, как и сказал патера. Интервалы между сражениями будут уменьшаться, пока кровопролитие не станет непрерывным. И… и…

— И что? — Квезаль нетерпеливо взмахнул рукой. — Скажи нам.

— И солдаты будут умирать, Ваше Святейшество, один за другим. Каждый раз, когда народ восстанет, погибнет еще немного солдат.

— Теперь вы понимаете? — сказал Квезаль, поворачивая голову на морщинистой шее к Шелку. — Ваши сторонники должны победить, патера-кальде. Хватит вздрагивать, когда я называю вас так, вы должны привыкнуть к такому обращению. Они должны, потому что только их победа принесет Вайрону мир. Надо сообщить Лори и остальным, что они могут спасти свои жизни, если сдадутся. Лемур уже мертв, вы знаете об этом?

Сглотнув, Шелк кивнул.

— Теперь, когда Лемур ушел, несколько щелчков вашего кнута заставят остальных идти туда, куда вы хотите. Но вы должны стать кальде, и народ должен увидеть, что вы им стали.