Одна беда: когда ни включу радио (в три по Москве, если точно), слышу «В Петропавловске-Камчатском полночь». Полночь, да полночь. Это перебор. Кисловодск получше будет. Дом с видом на Эльбрус. И спокойный приём людей, приехавших полечиться нарзаном. Вам, дорогой товарищ, по полстакана доломитного тёплого за полчаса до еды три раза в день. Не больше! А вам, душенька, сульфатного, тоже тёплого, но по четверть стакана. Замечательно очищает печень, освежает кожу и улучшает настроение. Нет-нет-нет, всё бесплатно, и нарзан, и консультация. Вы уже были в Храме Воздуха? Непременно сходите, непременно! Одно из лучших мест в мире, можете мне верить, я мир посмотрел!
Чем не жизнь?
Я так и задремал под музыку. Камчатка, гора с курящимся дымком над вершиной, на снежном склоне сажей выведено «Везувий», я с девочками на моторном карбасе плыву по спокойному морю, охочусь за китами с пикой наперевес, а Ми и Фа поют «Папа, папа, поймай краба!»
Это не Ми и Фа, это телефон звонит. Аппарат на кухне, а это двадцать восемь шагов — я шёл и считал спросонок. Вообще-то телефонных розеток в квартире много, но аппарат я поставил один. И одного довольно.
На часах половина второго ночи. Час двадцать четыре, если совсем уже точно. Кому вздумалось звонить в это время?
Поднял трубку и молчу. Пусть представляется первым.
— Михаил?
Ага, это Стельбов. По голосу узнал. Голос спокойный, значит, плохих новостей не будет. Уже хорошо.
— У аппарата, Андрей Николаевич.
— К тебе сейчас старый знакомый приедет. Поговорить о том, о сём. Ты уж выслушай его.
— Не понял, но выслушаю.
— Вот и ладненько, — и он повесил трубку.
С Андреем Николаевичем у нас отношения непростые. В переделке побывали. Он отец Ольги и дедушка Ми. Или Фа. Сам он не уверен. И большой человек, кандидат в члены Политбюро. Это что-то вроде херувима. Члены Политбюро — серафимы. А на самом-самом верху, понятно, Генеральный Секретарь. Хотя теперь двоевластие. Председатель Президиума Верховного Совета, по мнению западных аналитиков, сегодня должность не менее весомая, чем Генеральный Секретарь. Но это сегодня. А завтра?
Кто приедет? Когда?
Я оделся. Рубашка, галстук, костюм. А что мебели маловато, так переживут.
По телефону Стельбов ничего не сказал. Опасается прослушивания? Или просто не хочет тратить на меня своё драгоценное время? Других забот полно?
Звонок у меня так себе. Никаких мелодий, просто приглушенный «дрррррррррр». И я пошёл отпирать дверь.
— Проходите, проходите, Евгений Михайлович.
Генерал Тритьяков прошёл, но недалеко.
— Вижу, не обставились ещё, Михаил?
— Дело непростое, спешки не любит.
— Ну да, ну да. Михаил, не хотите прокатиться по ночной Москве?
— Всю жизнь мечтал, Евгений Михайлович, всю жизнь. С вещами?
— Помилуйте, иногда прогулка — всего лишь прогулка.
В лифте мы молчали. Вахтер на нас не смотрел, раскрыл какой-то журнал, и погрузился в нарочитое чтение.
У подъезда стояла серая «Волга», без водителя. Тритьяков сел за руль.
Мы поехали. Немного, километра полтора, по набережной. Потом генерал остановил машину.
— Моя квартира прослушивается?
— А ты как думаешь, Михаил?
— Я думаю, что устройства для прослушивания устанавливали ещё при строительстве, в каждую телефонную розетку, недаром они в каждой комнате. Ну, а потом, при ремонте, их заменили на что-то поновее.
— Не заменили. И прежние работают отлично. Но нет, вас, Михаил, не слушают. Тут дело не в технике, а в людях, где столько слухачей взять — всех прослушивать?
— Однако мы здесь, а не в доме.
— Просто люблю смотреть на ночную Москва-реку, — он чуть опустил стекло, и прохладный воздух заструился в кабину.
Я решил помолчать. Лучшая тактика.
Через минуту, надышавшись, Тритьяков поднял стекло.
— Сегодня Леонид Ильич посетит с дружеским визитом Ливию и встретится с Муаммаром Каддафи, — сказал он.
Я опять промолчал.
— Вас, Михаил, включили в делегацию.
Я продолжал молчать.
— Вылет из Шереметьева намечен на одиннадцать ноль-ноль. За вами заедут в десять. Надеюсь, у вас тревожный чемоданчик наготове? Визит на два дня, сегодня туда, завтра оттуда. Костюм-другой, рубахи, ну, вы сами знаете, что вам подойдет.
— Мне нужно поменять замки на двери, Евгений Михайлович?
— Нет, это пустая трата денег. Вы включены как представитель молодежи. Комсомола.
Он тронул «Волгу» с места. «ЗИМ» трогается плавнее. Или Тритьяков нервничает.
— Вы не думаете завести машину для Москвы? — спросил вдруг генерал.
— Есть такая мысль, — признался я.
— «Вольво»? Слышал, вы приценивались. Можем помочь с доставкой. Без проблем.
Да, о порядках на таможне мне рассказывали. Всё решаемо, но хлопотно.
— Я в сомнениях. «Вольво» — машина хорошая, но сколько их в Москве?
— У шведов в посольстве есть.
— Я вовсе не хочу, чтобы меня принимали за шведа.
— Но машина-то хороша, все будут любоваться.
— Вот именно. Я, конечно, не без тщеславия, но хочу, чтобы смотрели на меня, а не на мой автомобиль.
— Разумно, — согласился Тритьяков. — Тогда «Волга»? Есть специальная серия, с импортными двигателями, с импортной коробкой передач. Сто двадцать лошадок. Дороговато, но вас ведь это не смутит?
— А ремонт?
— Двигателя? Нет, эти двигатели надёжные. А если что — обращайтесь.
— То есть в вашей «Волге» вместо сердца фордовский мотор?
— Точно. Как узнали, что фордовский?
— На слух. Я же был в Америке, там этих моторов видимо-невидимо.
Мы ещё поговорили и о моторах, и об Америке, и о всяком-разном, да.
Без пяти три я вернулся к себе.
Успел.
Глава 17
16 ноября 1977 года, среда
Новичок в компании
— Сок? Лимонад? Чай? Что-то ещё?
Стюардесса не знала ни моих привычек, ни моего статуса. Положен ли мне коньяк, а если положен, то какой? «Двин», «Нистру» или грузинский три звездочки?
— Воду, пожалуйста. Минеральную.
— Конечно, — стюардесса улыбнулась, достала из крытой тележки пластмассовый стаканчик и бутылку минералки. Нет, не боржом. Нарзан. Тоже, конечно, неплохо.
И только она собралась наполнить стаканчик, как другая стюардесса подошла ко мне и молвила торжественно и чинно:
— Леонид Ильич приглашает вас за свой стол!
И я пошёл.
Самолет, «Ил — 62М» — лучшее, что есть в нашей гражданской авиации. Я уже летал на таком, в Штаты. Спокойно и с комфортом вмещается сто восемьдесят человек, даже больше. Но этот борт особый. Правительственный. Рассчитан на шестьдесят персон. Но сегодня нас, персон, всего четырнадцать, плюс шесть журналистов в штатском.
— А, Миша, проходи, садись. Чай будем пить!
Стол в самолете не так уж и велик, но за ним собралась половина делегации, семь человек. Со мною — восемь.
Стюардесса из большого фарфорового чайника разливала чай по чашечкам, небольшим, граммов на сто пятьдесят.
— Наш! Краснодарский! Зеленый! — сказал с гордостью Брежнев.
И все принялись пить чай, закатывать глаза и прищелкивать языком.
Я тоже попробовал.
Приятственно.
К чаю Брежнева приохотили девочки, когда записывали его рассказы о войне. Леонид Ильич по утрам бывает вял и разбит, они и стали поить его зелёным чаем. Как не выпить, когда его на твоих глазах готовят студентки, спортсменки, комсомолки и просто красавицы! Леонид Ильич почувствовал себя лучше. И бодрее, и веселее. А быть бодрее и веселее всякому приятно. И он завёл чаепитие себе в привычку, и когда девочки уехали, пить зеленый чай продолжил. С энтузиазмом. Как новообращенный. Чашечку утром, чашечку в полдень, и чашечку в пять вечера. Не больше, ни-ни. Как девочки учили. В Краснодаре смекнули, собрали отборную партию, послали. И теперь Леонид Ильич всех потчует чаем. Галина рассказывала. А когда девочки поехали во второй раз, новую повесть записывать, то подали идею насчет чайных пакетиков. Леонид Ильич распорядился, и краснодарцы получили линию. Могут, могут всё делать быстро, когда есть прямое указание. Теперь краснодарцы выпускают пакетированный чай «Советский Краснодар», его расхватывают мгновенно. Ходят слухи, что он, этот чай, помогает и в учебе, и в науке, и в спорте. И в мужской силе, да. Подарочная жестяная коробочки с двумя дюжинами пакетиков «Советского» ценится больше, чем бутылка «Двина». Быстрые разумом грузины тоже подумывают о чае в пакетиках. Стоит-то втрое против обычного, прямая выгода! Так ли, иначе, а Леонид Ильич и в телевизоре смотрится лучше, и на фотографиях, и в жизни. Общепризнанный факт.
