Палатки наши, УСТ-56, не электрифицированы. Из соображений безопасности, как нам сказали. А то начинаются всякие кипятильники, а где кипятильники, там и пожар.

Потому темно. Но не совсем темно — фонари на столбах светят. Не сильно, свет в палатку проникает и вовсе ничтожный, но, привыкнув, разобрать кое-что можно. К тому же у каждого есть карманный фонарик. Почти у каждого. Можно почитать индивидуально. Но не хочется совершенно — вот что значит физическая нагрузка в условиях свежего воздуха и ограниченного питания.

Мне предлагали отдельный стол с отдельным меню, но я отказался. Мне могут привезти и колбаски, и консервов, и всего прочего, но я опять отказался. Это нарушит чистоту эксперимента. А она мне необходима, чистота. Я — подопытная крыска в собственном лабиринте, крыска, которая пытается понять смысл существования Вселенной, ага.

Начался палаточный трёп. О том, о сём. Недолгий, минут на десять-пятнадцать, устают-то все, не я один.

— А вот за эту повесть много писатели денег получили? — спрашивает меня Атаманов.

— Сумму не назову, это не мой секрет, но «Поиск» платит хорошо, лучше остальных журналов, потому что на хозрасчёте. Но это первая выплата. Потом «Румата» выйдет книгой. У нас-то журнальный вариант, сокращенный, а книга выйдет в десять листов.

— Такая тоненькая?

— В десять авторских листов, четыреста тысяч знаков или около того. И за книгу авторы получат одну тысячу четыреста рублей, по сто сорок рублей за лист.

— Ну… Это больше, чем годовая зарплата врача.

— Так ведь авторов двое, значит, и деньги на двоих.

— Получается, по семьсот рублей. Ну… Не сказать, чтобы много.

— Но книга может издаваться несколько раз. Два, три, пять, десять.

— Десять — это хорошо, — оживился Атаманов. — Десять раз по семьсот рублей — это семь тысяч.

— И если книга издается в серии, ну там «Библиотека Фантастики» и тому подобное, полагается надбавка, — продолжал я. — И если у писателя не одна такая книга, а много, десять, и все регулярно переиздаются…

— То будет совсем хорошо! — обрадовался Атаманов.

— Ты давай, колись. Ты книгу, что ли, написал?

— Ну, — смутился наш сержант. — Пишу. Об армии. Вернее, вот о нас. Как студенты на сборах живут.

— Пиши, пиши.

— А можно… Можно, я её в «Поиск» пошлю?

— Зачем же посылать? Принеси, оно и быстрее будет.

— А ее напечатают?

— Всё бывает. Если подходит по формату и написано на уровне.

— По формату?

— Фантастика, приключения, детективы, военные подвиги. Главное, чтобы интересно было.

— Интересно будет, — заверил Атаманов.

На этом разговорчики прекратились. Спать.

Судьба такая у меня. Узнают, что я вхож в редакцию журнала, и начинают предлагать стихи, рассказы, повести, романы. Народ у нас образованный, народ у нас одарённый, народ у нас творческий, на сто студентов ли, рабочих, колхозников или милиционеров всегда отыщется человек пять писателей.

И это хорошо.

Сегодня писатель, а завтра читатель.

Глава 2

20 июня 1977 года, понедельник

Тот, который не стрелял

Пианино было посредственным. На троечку с минусом. Но уж чем богаты. Полковой клуб — это не филармония. К тому же это и не полноценный клуб, а так… нечто вроде. Культурно-воспитательная работа применительно к обстоятельствам.

Я каждый день провожу в клубе час минимум. Да, так я готовлюсь к матчу с Ларсеном. Музицирование устанавливает новые межнейронные связи коры головного мозга, и эти связи потом помогают шахматной мысли. Такова теория. Моя.

Ну, и всяко лучше час играть, нежели чистить автомат. Автоматы у нас старые, АК-47. Со склада. На складе они лежали себе в больших деревянных ящиках, покрытые консервирующейсмазкой и обернутые пергаментной бумагой. Мы ящики взяли (тяжёлые, однако), аккуратно вскрыли, автоматы достали и от смазки очистили. А после сборов опять законсервируем, вернём в ящики — и на склад. Сколько таких складов разбросано по нашей необъятной Родине? Достаточно.

Сегодня у нас были учения. Ну, опять же как бы. Шли редкой цепью и стреляли из автоматов. Каждому дали по дюжине холостых патронов и насадку на ствол — без неё холостые не играют. Мне так на полный магазин отсыпали, из уважения. А я их раздал желающим, тем, кому хочется пострелять. Атаманов только крякнул. Я объяснил, что нам, музыкантам, нужно слух беречь, а стрельба — она громкая.

На зачётных стрельбах я закладывал уши ватой. Во избежание. А сегодня я бегал, кричал «ура», но не стрелял. И когда все пошли чистить автоматы, я пошёл в клуб. Чистый у меня автомат. Чистый и смазанный.

При известном навыке — а навык у меня есть — игра на рояле, гитаре, аккордеоне делается на бессознательном уровне. То есть я не думаю, куда какой палец ставить. Процесс идет, минуя сознание, и потому много быстрее, чем у музыканта начинающего. Любую мелодию, даже впервые услышанную, музыкант опытный может воспроизвести с лёту, с поворота. Вот я и воспроизвожу.

Слушателей у меня немного, да почти нет совсем: во-первых, люди заняты, во-вторых, народу приятна музыка простая, «Семь сорок» или «Червона Рута», а я играю «Астурию» Альбениса. Это, собственно, тоже народная музыка, но — не наша, и потому воспринимается поначалу сложно. Зато потом…

Потом, во время шахматной партии, она зазвучит. И поможет найти верные ходы.

Всегда помогает.

— Товарищ курсант, срочно к замполиту, — сказал срочник.

Не так уж и срочно, раз посыльный не запыхался.

— Меня? — я удивился. Командованию полка до нас дела нет никакого. Во всяком случае, до отдельно взятого студента. А тут целый замполит, да ещё срочно!

Я опустил крышку пианино, встал, осмотрелся. Вид неважный: форма, изначально плохонькая, за три недели несменяемой носки стала вовсе партизанской. Ну да ладно, наше дело служивое.

И я пошел за посыльным.

Не случилось ли чего нехорошего? Но плохие вести чужой замполит передавать бы не стал, оно ему нужно? Передали бы свои, институтские командиры. А здесь что-то другое. Может, попросит дать сеанс одновременной игры? Я лучше концерт дам. Бетховен, Шопен, Чайковский, песни советских композиторов.

Нет, не концерт. Тоже попросили бы через наших.

Тогда что?

А вот узнаю.

Меня привели в штабной корпус: замполит сейчас ответственный по части. Так у военных положено, на случай внезапной и чрезвычайной ситуации. Всегда начеку!

— Разрешите войти? — сказал я, хотя уже вошёл.

— А, Михаил Чижик! Проходите, — замполит чувствовал себя неловко. Он, подполковник должен… А что он должен?

— Сейчас звонили из Москвы. По межгороду, — он показал на телефон, обыкновенный телефон в черном эбонитовом корпусе, поди, мой ещё ровесник. Или даже старше.

— И?

— Сейчас перезвонят. Просили, чтобы вы были у телефона.

Действительно, положение. Ему, ответственному по части, подполковнику, звонят и просят позвать Мишу.

Но, видно, звонит человек непростой. Совсем непростой. Так что я кашлянул, отодвинул стул и скромно, на краешек, присел. На стене два портрета. Андропов и Брежнев.

Замполит смотрел то на меня, то на портреты. Неужели кто-то из них и звонил? Или он просто в курсе — должен быть в курсе по должности — что Чижик не просто «здрасьте — до свидания», не шапочный знакомый, а вхож. Ну, или подозревает, что вхож. Тут лучше перестраховаться. А то вдруг и в самом деле нажалуюсь.

Неловкая тишина, а что делать? Уйти он не может, видно, не положено оставлять меня одного в этом кабинете. И заниматься делом ему неудобно при мне. Может, оно секретное, дело.

По счастью, телефон зазвонил вскоре. Зажужжал, у этого телефона зуммер, а не звонок.

Трубку снял замполит. Послушал, сказал «да» — и передал её мне.

— Что вы скажете о выходке Корчного? — сказал Миколчук. Не поздоровался, не представился, я его только по голосу и узнал, но телефонный голос не трудно и подделать.