Анджела едва сдерживала возбуждение, дожидаясь прибытия гостей. Она сидела за большим дубовым кухонным столом, доставшимся нам от моих родителей, когда зазвонил телефон. Звонили мне, и, если Анджела наблюдала за выражением моего лица, когда я слушал голос на другом конце провода, она знала, что должно было произойти. Экстренный вызов из Службы шерифа означал, что папе нужно было уйти. Опять.

Так много всего последует за этим звонком – десятки лет борьбы, беспокойства, опасностей и одержимости – что я почти забыл, что началось это в день рождения Анджелы. Но много лет спустя она напомнила мне об этом и вспомнила, как плакала, и как ей потом было стыдно, потому что она думала о себе, а не о жертве убийства, для осмотра которой меня и вызвали.

– Я думала, это так несправедливо, – сказала она. – Но мы знали – у тебя не было выбора.

Все понимали, что я должен был отреагировать незамедлительно. И знали, что для меня это была не просто работа. Я верил, что на меня возложена ответственность за разрешение худшего вида трагедий, дабы жертвы и их родственники могли получить хоть какую-то долю справедливости. Это было серьёзное дело, а учитывая насколько глубока моя христианская вера, я считал его своим призванием.

Несмотря на то, что я отвечал на телефонные звонки об убийствах с почти автоматическим хладнокровием, этому удалось задеть несколько эмоциональных струн. Во-первых, он оторвал меня от праздника Анджелы, который мне очень не хотелось пропускать. Во-вторых, мне сообщили о нескольких жертвах, а это всегда намного ответственней и тяжелей. А в-третьих, этот звонок снова возвращал меня на берега Грин-Ривер.

24 июня река была фоном событий, которые заставили склонить колени перед смертью Сэма. Теперь Грин-Ривер принесла весть о ещё большей трагедии. Недалеко от берега были найдены затопленные тела двух молодых девушек и мне предстояло возглавить расследование: выяснить, кто они, как туда попали, и кто ответственен за это.

Возможно, в это трудно поверить, что каждый раз, когда я принимал экстренный вызов, мой разум тут же переключался с семейной жизни на убийство, но именно так и работает мозг большинства опытных детективов. По окончании рабочего дня, у нас есть обычная человеческая потребность в покое и уюте. И как и большинство людей, мы стараемся, чтобы работа и дом не сильно между собой пересекались. Разница только в том, что убийство – самое тяжкое деяние из всех, что может совершить человек, и детективам из отдела по расследованию убийств приходится иметь с ними дело каждый день.

15 августа 1982 поступил звонок о двойном убийстве: две женские жертвы. Я знал, что место обнаружения тел – точка на реке Грин-Ривер в пригороде Сиэтла, Кенте – труднодоступно для проведения обыска. По обе стороны реки растут ежевичные заросли. Покрытые шипами стебли, которые практические невозможно сломать, достигают в высоту шести футов и выше и растут вперемешку с таким же высоким тростником и травой. Помимо густых кустарников, крутые склоны берегов обложены камнями, чтобы сдержать реку во время весенних паводков.

В Кенте к реке можно подойти с двухполосной просёлочной дороги Фрагер-Роад, идущей вдоль берега. Для района, который находится всего в двадцати милях от Сиэтла, это на удивление сельская местность: просто фермы, детские сады и несколько частных домов. Единственный бизнес в районе – скотобойня «Пи-Ди-энд-Джей Мит Компани», с которой река видна чуть южнее моста Пек-Бридж.

Когда я ехал по Фрагер-Роад в своей гражданской машине, больше всего меня беспокоило то, что я был на этой скотобойне буквально три дня назад в рамках расследования убийства другой молодой девушки. В том деле работник скотобойни вышел наружу покурить. Он посмотрел вниз на реку, туда, где поверхность воды разделяла песчаная коса, с вынесенными на неё несколькими топляками. Перед брёвнами он увидел то, что принял за тушу большого животного. Ведомый любопытством, он прошёл к кромке воды по тропе, обычно используемой рыбаками. Минув заросли ежевики, он понял, что на песок вынесло не животное, а человека.

В том деле я сфотографировал место обнаружения тела, вызвал водолазов, чтобы они забрали его и помог вынести на берег для дальнейшего обследования. Для меня мёртвые тела были обычной частью моей работы, и я был обучен относиться к ним, как к вещественным доказательствам. Но также относился к ним с глубоким почтением. Тело представляет человека, которого когда-то любили, который строил планы на будущее, и который был всего лишён. Иногда тело может говорить с нами, предоставляя ключи и улики, могущие привести к правосудию за личность, которая когда-то жила внутри. Поэтому я отношусь к останкам с величайшей осторожностью.

Солнце обрушилось на открытые участки кожи с такой силой, что буквально выжгло их. Остальное тело было погружено в воду и начало раздуваться. Но хуже всего было то, что яйцекладущие насекомые проявили чрезвычайную активность и теперь повсюду ползали личинки. Я остановился на минуту, чтобы собраться, а затем, как и остальные офицеры, сделал всё необходимое, чтобы извлечь останки из воды в целости и сохранности.

Когда тело оказалось на берегу, мы увидели, что, хотя молодая девушка была раздета, она дала нам некоторые подсказки для её идентификации. На ней было кольцо и одна серьга. А также у неё было несколько татуировок. Самой отчётливой было слово «Duby», написанное внутри сердечка; татуировка располагалась на правом плече.

Официальную причину смерти должно было показать вскрытие, на котором я присутствовал на следующий день. Но на месте судмедэксперт смог определить, что тело находилось в воде не менее двух недель. Он не обнаружил воды в лёгких, что означало, девушка была убита до попадания в реку, а также отсутствовали какие-либо признаки физических травм.

Во время расследования я связался с местным татуировщиком Джо Йейтсом, который ранее помог опознать тело другой жертвы с татуировками, но в этот раз он зашёл в тупик. В конечном счёте, проверка по базам данных полицейский участков, которые хранят записи обо всех однажды задержанных гражданах, показала, что это была Дебра Линн Боннер. Ей было двадцать четыре и по весу и росту она соответствовала найденному телу. А также у неё были идентичные татуировки. Её арестовывали за проституцию не меньше восьми раз под несколькими вымышленными именами.

Все эти факты по делу Боннер пронеслись в голове, когда я подъезжал к «Пи-Ди-энд-Джей Мит Компани» в воскресенье, 15 августа, но самые тревожные мысли были не о Дебре, а о её матери. Всего сутки назад я отправился в один из самых суровых районов Такомы и постучал в дверь её дома. Внутренние помещения представляли собой воплощение бедности и запущенности. Малочисленная мебель была побитой и запачканной. По полу бегали мыши. Всё в этом месте говорило: «Здесь люди не живут, а выживают». Когда мы присели и миссис Ширли Боннер услышала от меня, что её дочь была убита, её глаза наполнились слезами, заструившимися по щекам. Вы могли бы сказать, что в материальном плане у этой женщины не было ничего для становления ребёнка на ноги и оказались бы правы. Но её горе было настоящим, безграничным и она проливала материнские слёзы.

– Я не сдамся, – сказал я ей. – Обещаю вам, я не сдамся.

Теперь я снова держал путь к реке, где меня дожидались ещё два тела молодых девушек, дочерей, чьи матери тоже будут рыдать, когда получат известия. Так как я был старшим детективом на месте преступления, эти дела тоже переходили под мою ответственность. Это означало, что я отвечал за само место преступления, за идентификацию тел и за все остальные аспекты расследования, включая контакты со скорбящими родственниками. Этот день обещал выдаться очень и очень длинным.

Стоянка «Пи-Ди-энд-Джей» была уставлена машинами правоохранителей, так что я припарковался на обочине дороги. Я схватил большой громоздкий фотоаппарат «Мамия», который обычно использовал на местах преступлений, а также немаленький батарейный блок для него и журнал для отметки каждого снимка. Как только вышел из машины, некоторые офицеры, стоявшие неподалёку тут же повели меня к месту преступления. Там на воде находился Роберт Эйрсворт, рафтер, достававший старые бутылки и всяких хлам со дня реки с помощью самодельного крюка. Всякий раз, когда он не мог поднять что-то крюком, спрыгивал с лодки в воду, копошась в иле и песке.